— Андрей! Если проблема заключается только в ваших временных материальных трудностях, то я могла бы предложить следующее. Сегодня звонила Ольга, ваша сестра. Она нашла квартирантов для меня. Бригада украинских рабочих. Они будут платить сто долларов в месяц и сделают полный ремонт в квартире через полгода из своих материалов. За этот срок готовы заплатить вперед, то есть шестьсот долларов. Вам этого хватит на первое время? Но, конечно, мне придется тут поселиться… Хотя в случае… возможном… если я, если вы… если я вам… Словом, всегда могу некоторое время погостить у подруг при необходимости. Я Ольге отказала, а теперь думаю, что если вы согласитесь…
— Взаймы мне предлагаете?
— Нет, просто помощь… Хотя, конечно, да, в долг, но никаких обязательств по срокам выплаты.
Амплитуда подскоков Андреевой ноги все увеличивалась. Петьке не сиделось, он тянулся к опасным предметам, лежавшим на столе, — ножу, вилке, солонке и перечнице.
— Мариванна, спасибо! Тронут. Но, знаете ли, я не жалую людей, мотивы поведения которых мне непонятны.
— Это вы обо мне?
— Вот именно. Вы не умалишенная и не блаженная, а ведете себя, как… как… — теперь Андрей не находил деликатного слова, заменяющего «чокнутая».
— Пожалуй, лучше отнести Петю в манеж. Десять минут с барабаном он гарантированно поиграет. А я вам расскажу о себе, если вы, конечно, не торопитесь.
— Некуда торопиться.
Андрей вспомнил попытку Ольги поведать о судьбе Мариванны, у которой сначала парализовало не то бабушку, не то дедушку. Но лучше слушать чужую скорбную исповедь, чем терзаться собственными несчастьями. Маринка не звонит!
Когда Мариванна вернулась, Андрей прежде всего попросил ее допить водку.
— Вид простаивающей наполненной рюмки режет мужской глаз.
— Правда? — изумилась Мария Ивановна, еще раз напомнив себе, что ничего не понимает в мужчинах.
Она забыла, когда нужно вдыхать и выдыхать, закашлялась, выпив водку. Андрей галантно налил ей в стакан воды.
Мария Ивановна никогда не рискнула бы жаловаться на судьбу, давно запретила себе это делать и запрет не нарушала. Во всем виноват хмель, развязавший язык. Она говорила и говорила, слова лились потоком, точно опрокинулась канистра, сломался замок и наружу потек ручеек жидкости секретного состава.
Но не плакалась она, не стремилась разжалобить Андрея, не давила на сочувствие. Просто рассказывала о прабабушке, бабушке и маме, о премудростях ухода за тяжелобольными, о маленьких победах, которые лишь замедляли приближение рокового и неизбежного поражения.
«Мать честная! — думал Андрей. — Тридцать лет беспробудного мрака, тошнотворной однообразности. Она хорошо говорит, все помнит, могла бы книгу написать. Только последний мизантроп стал бы читать подобную книгу».
Мария Ивановна рассказала о смерти последней из старух и опомнилась:
— Я вас заболтала. Не знаю, что на меня нашло.
— Все нормально. Правда, затрудняюсь ответить. Оскорбительно, мне кажется, выражать сочувствие не событию, а целой жиз… у каждого своя жизнь.
— Свою я выбрала сознательно и никогда об этом не жалела… почти не жалела. Еще два слова, Андрей. Я не сумасшедшая, не блаженная, и мотивы моего сегодняшнего поведения далеки от святой доброты. Скорее — продиктованы оголтелым эгоизмом.
— Мудрено звучит.
— Напротив, очень просто. Петенька для меня — источник большой благодати, оздоровления и даже… Мне кажется, — нетрезво хихикнула Мариванна, — я похорошела… внешне… Царица небесная, что несу! Это все водка…
«А действительно, у нее появилось лицо, — мысленно признал Андрей. — Сказать, что красавицей стала, — преувеличить. Но лицо из серой массы определенно проклюнулось. Была стенка, стал барельеф».
— Эгоизм-то тут при чем? — спросил Андрей.
— При том, — оглядываясь на комнату, где колотил в развивающий барабан Петька, заплетающимся языком, как страшную тайну, проговорила Мариванна, — что я невольно стремлюсь заменить ребенку мать! Это возмутительно, чудовищно и подло! Никто не может заменить Петечке мать! Но я так его люблю!
Даму развезло, подумал Андрей. Она и сама это с ужасом признала:
— Совершенно пьяна, кошмар! Ноги не мои, в голове карусель.
Андрей хотел сказать, что любая замена Петечкиной мамы пойдет только на пользу малышу. Да и вообще, забирайте его, коль хочется. Я вам еще приплачу.
Приплатить ему было нечем. И слова «забирайте его» почему-то вызвали внутренний протест.
— Что же делать? — вопрошала Мариванна, обхватив хмельную голову руками.
— Вам — идти спать.
— Но у нас еще купание и кормление. Слышите, наш маленький плачет?
— Сам справлюсь.
— Нет, — поднялась Мариванна, которую тут же отбросило к плите, — я должна приготовить смесь.
Андрей подхватил ее и поволок в комнату. Угораздило! Нашел с кем пить. Хотя Мариванна, забавная и смешная в подпитии, после исповеди и покаяния, безусловно, стала понятнее и по-человечески ближе.
Он положил ее на тахту. Мариванна еще что-то бормотала, рвалась маленького обихаживать. Андрей накрыл ее пледом, через минуту она заснула.
С Петькой в одной руке он вымыл ванну и наполнил, приготовил смесь, нашел чистые кальсоны, пардон, ползунки, и чепчик, искупал мальца. С удивлением поймал себя на том, что помнит все эти родительские хлопоты и исполняет почти автоматически. К положительным моментам отнесем также и то, что возня с младенцем отвлекала от мучительного ожидания звонка, от гипнотизирования телефонного аппарата.
Марина не позвонила, хотя телевизионная передача о чрезвычайных происшествиях давно закончилась.
Андрей положил Петьку на свою постель. Не в кроватку же его класть рядом с пьяной няней. Она не услышит, если Петька проснется.
Когда Андрею будет девяносто лет, когда появятся правнуки, когда на место трезвого рассудка заступит маразм и юмор сменится старческой сентиментальностью, может быть, он и расскажет, как спал в одной кровати с ребенком. Страшился его придавить и не злился, что эти страхи мешают крепкому сну. А от ребенка пахло теплой теплотой. По-русски так не говорят. Теплота не пахнет, а теплая теплота — масло масляное. Но именно ее Андрей ощущал — вкусно пахнущую теплую теплоту. Грелся рядом с младенцем — маленьким живым калорифером.
Мария Ивановна проснулась в семь утра — время, когда обычно встает Петенька. В детской кроватке пусто, а сама няня почивала в одежде. Через минуту все вспомнила. Провалов памяти, как говорят, характерных для алкоголиков, или головной боли, называемой похмельем, она не испытывала. Да и стыд из-за вчерашнего возлияния и пьяных откровений, который по идее должен был ее изъедать, почему-то носил веселый и легкий характер милой шалости. Одергивая блузку, Мария Ивановна улыбалась, точно нашкодившая девчонка, вспоминавшая давешние проказы.
