— Здравствуйте, — желая сгладить неприятную неловкость, сказала она. И повернулась к Димке: — Загадывай желание, везунчик, между двух Марин!
Но Войтенко уже ее не слышала. Она вцепилась крашеными коготками Димке в футболку и завизжала так, что ребята стали оборачиваться на них:
— Ты ее специально приволок, чтобы меня выставить на посмешище, да? Все же знают, что ты без нее жить не можешь! А мне говорил, что все прошло. Так я тебе и поверила, скотина!
Димка стоял красный как рак и пытался тихо оправдываться. Но девица его как будто не слышала. Она упивалась своей истерикой, привлекая всеобщее внимание. Одноклассники начали к ним подтягиваться.
— Да как у тебя совести хватило! Чем эта стерва только тебя, барана, привораживает? Как будто насмерть привязала к себе — не отвяжешься никак.
— Да я… Мы тут только разговаривали…
В Маринке по ходу сцены накапливалось глухое раздражение и злость — на себя, на Димку, на эту наглую Войтенко, которая нарушила только что восстановившуюся их с Соловьевым хрупкую близость. После этих несправедливых слов ее негодование внезапно выплеснулось. Она вскочила с места, порывисто сбросила с себя Димкину американскую куртку.
— Это я-то его привораживаю? Ну смотрите тогда все! — Она подбежала к костру, который как раз разгорелся на славу, его языки вздымались прямо к гаснущему вечернему небу. — Отойдите! — громко скомандовала она, и парни, колдовавшие с шашлыком, мгновенно рассыпались от костра. Борька Смелое глухо охнул и бросился к Маринке, предполагая худшее. Но она остановила его одним движением руки. — Смотрите все!
На поляне воцарилась полная тишина, только потрескивали дрова в костре. А Маринка, подняв к небу руки и запрокинув голову, начала быстро кружиться в своем развевающемся легком платье сначала вокруг себя, потом и вокруг костра. Казалось, ее гибкое тело лижут жадные огненные языки — так близко была она к пламени, почти соприкасалась с ним. Из ее высоко поднятой прически одна за другой вылетели шпильки, темные волосы упали на спину и грудь, накрыли лицо темной волной.
— Слушайте все! Я разрываю путы, которые связывали нас! Я больше не желаю этого, не желаю!
Голос ее летел вместе с искрами прямо к ночному небу, а Маринка все кружилась и кружилась вокруг костра, все ускоряя и ускоряя темп, пока не упала наконец лицом в землю.
Тут оцепенение одноклассников как рукой сняло, ребята бросились к Маринке с разных сторон, Борька бережно поднял ее на руки и отнес к реке и там плескал ей в лицо холодную воду, пока она не пришла в себя.
— Ну что же ты делаешь, Маринка! — Даже непробиваемая с некоторых пор Ольга Маслова вытирала слезы. — Нельзя же так убиваться! Да вы хоть пиджак ей подстелите, замерзнет же!
— Волосы-то все на концах обгорели… И платье…
Кто-то из юношей снял пиджак, на него уложили Маринку. Самым последним к лежащей на берегу Маринке как-то боком, смущаясь, подошел Димка.
— Ну ты-то хоть убрался бы! Правда, баран! — прошипел Борька. — Одни неприятности от тебя вечно.
Димка втянул голову в плечи, медленно повернулся и зашагал в сторону города. Посрамленная Марина Войтенко незаметно ушла еще раньше него, как только Смирнова упала после своего безумного танца.
Остаток вечера прошел в молчании. Маринку насильно напоили разогретым в котелке вином, потом какое-то время все просто молча сидели у костра. Впечатление, которое ее выходка произвела на ребят, было чересчур сильным, чтобы продолжать веселиться или даже просто говорить о чем-то другом. Вечер оказался безнадежно испорчен. Маринку бил озноб, она в изнеможении куталась в чей-то пиджак и уже понимала, что заболевает.
— Вот и распрощались с прежней жизнью… Безжалостно! — грустно протянул кто-то.
— Все прощания такие, наверно…
Ближе к полуночи печально разошлись. Едва живую Маринку довел до дома Борька.
— А знаешь, ведь Ольга тогда действительно была беременная, — одними губами сказал он, когда они стояли в подъезде. — А они ее заставили сделать аборт — родители и директриса. Я не хотел этого… Мои родители тоже не хотели. Я тогда думал, что люблю ее!
Маринка тихо вздохнула и обняла Борьку. Она почти не удивилась — просто приняла все как есть.
— Вот видишь… А я ведь ей поверила тогда…
— И всех убедила! Это ты мне помогла тогда, помнишь, когда все издевались… Я этого никогда не забуду. И Ольга тоже… Хотя она не скажет, наверно. Но я знаю…
— Я пойду. Холодно очень… — Маринка зябко передернула плечами. Она уже ясно чувствовала начинающуюся простуду.
— Да-да, конечно! — засуетился Борька. — Ты это, не переживай из-за Соловьева. Мне, ей-богу, морду ему за тебя набить хочется!
— Не стоит. Пусть живет как знает…
— Он недостоин тебя. Он слюнтяй!
Маринка вернула ему пиджак и стала медленно подниматься по лестнице. Борька стоял и смотрел, как она идет.
— Выпей обязательно горячего чаю! И аспирин не забудь! — прокричал он снизу.
— Хорошо… — Маринка обернулась и слабо махнула рукой: — Иди, не стой, поздно уже.
Дома она бесшумно разделась и сразу легла на кушетку. Все уже спали. В гулкой тишине громко стучали часы. Девушка почувствовала, что проваливается в глубокий, болезненный сон. Ночью она металась, стонала, горела — ей снился Димка, строящая гримасы Марина Войтенко, Вика, Борька, Ирина Николаевна и еще какие-то чужие, незнакомые люди.
Утром встать на автобус она не смогла, так ей было плохо. Пришедшая на кухню мать устроила истерику: она еще не знала, что Маринка сдала досрочно все экзамены, а в Серпухов собиралась, чтобы подработать.
— Ты что тут разоспалась, дочь! Уже давно на автобус пора, ты же опоздаешь! Напилась вчера небось, загуляла! Ну-ка признавайся: с Димкой ведь гуляла?
Маринка с огромным трудом разлепила многопудовые веки:
— Мне плохо, мама!
— Ах, плохо тебе! — Мать начала кричать: — Вчера думать надо было! Чем я провинилась-то, что такую дочку уродила!
Потом она слышала, как мать в коридоре с ворчанием одевается, собираясь вести Кристинку в детский сад.
— Мам, дай мне лекарство, пожалуйста… Я вся горю! — громко простонала Маринка.
— Кавалер твой бесстыжий пусть тебе все дает! — отозвалась Лидия Ивановна. — Как ты вообще смеешь… Да скоро тебя так и из училища выгонят! В дворники пойдешь.
Через полчаса квартира опустела. Маринка с трудом встала, взяла в комнате градусник. Температура зашкаливала за сорок. Болела грудь, дышать было больно и тяжело, как будто в груди рана. Пару раз она провалилась в тягучий бред, потом снова приходила в себя. Ей становилось все хуже. Маринка решила не дожидаться вечернего возвращения родственников и сама вызвала «скорую», а потом, когда раздался звонок в дверь, целую вечность шла к порогу и упала в дверях прямо на руки врачу.
