Ольга хмыкнула, забавляясь поворотами судьбы. Ей бы тоже не поверилось, если бы лет семь тому назад, когда после училища она уехала в Нижний Новгород, кто-то сказал бы, что никакой художницы из нее не получится, а получится очень даже перспективный модельер.
Что из квартиры на улице Ленина, где в гордом одиночестве она строчила наряды для местных модниц (без всякого дальнего умысла, лишь бы денег заработать), она переберется в Москву. Сначала — в полуподвал с тремя швейными машинками, шаткой гладильной доской и занавесочкой в горошек, за которой примеряла новые костюмы застенчивая девушка Надя — ее первая модель. Потом — в подмосковный городишко Лыткарино, где цены позволяли снять целое ателье. Жила Ольга здесь же, по принципу кота Матроскина «а я экономить буду!» В ее распоряжении теперь был большой гулкий цех и еще три комнатенки. Правда, с потолка сыпалась штукатурка, от стен тянуло сыростью, и модели приходилось хранить тщательно завернутыми в целлофан, а руки было помыть невозможно, потому как из крана лилось что-то совершенно невообразимое — бурое и густое.
После «Модного Десанта» появились первые инвесторы, и Ольга арендовала приличную студию на Ленинском проспекте (опять Ленин, куда ж без него?), взяла еще двух моделей, познакомилась с Тимуром — восточного вида толстячком, который очень быстро стал незаменимым помощником, и млел, когда его называли «господин администратор», — и зарегистрировала торговую марку «Бабышина». Это была девичья фамилия матери, а стало быть — и бабушкина. Она казалась Ольге звучней, чем Панина, да и прославлять отца, из-за которого мама погибла, ей не хотелось.
Последний факт нередко становился предметом ожесточенных споров между нею и братом, который никак не хотел считать отца виноватым в маминой гибели. Да, он бросил ее с двумя детьми, но Кир считал, что это не достаточно веская причина, чтобы в ответ этих самых детей оставить вообще сиротами. Ольга плакала, всегда плакала, стоило ему жестким, не своим голосом заговорить на эту тему. Ни отца, ни мать они не помнили, и каждый сам решал, кого в этом винить. Мужчину, который трусливо сбежал попытать счастья на стороне, подальше от деревенских «радостей»? Женщину, которая не смогла жить после этого?
— У вас пепел падает.
Ольга вздрогнула. И пепел снова упал на безупречный пиджак.
Мужчина, чье появление в тамбуре она пропустила за экскурсом в прошлое, смотрел озабоченно поверх очков.
— Вам нехорошо?
— Нет, все в порядке. Спасибо, — добавила она зачем-то.
Он не отводил взгляда. Вот пенек-то, сказали же — все в порядке!
— Вы очень бледная, — доложил пенек.
— Это сейчас модно, — криво улыбнулась она и прислушалась к собственной шутке, будто со стороны.
Устала. Просто устала, вот и все. Перед отъездом пришлось дважды менять билет. В последний момент оказывалось вдруг, что ее присутствие в Москве просто необходимо, иначе настанет вселенский потоп — не больше, не меньше. Никто не хотел работать, вот в чем дело. Молоденькие девицы из бригады закройщиц то и дело норовили вылезти в модели, почитая шитье за своеобразный трамплин, который приблизит их к вожделенному «языку». Тимур Николаевич устоять перед ними не смог и уже все уши Ольге прожжужал, какие красотки пропадают в «цеху». Эх, что-то надо делать с администратором. Хороший он, конечно, мужик, и хваткий, и услужливый, и предприимчивости не занимать. Но слишком уж впечатлительный. Одна зазывная улыбочка, и Тимур поплыл. И нет ему уже дела ни до чего. И кто будет вместо этих амбициозных закройщиц работать, его не волнует. И что аренду подняли втридорога, как только стало известно, что коллекция Ольги получила первое место в «Русском силуэте». И что на последнем показе в Нижнем все едва не полетело к чертям собачьим из-за безалаберности моделей. И что…
В общем, обо всем и сразу должна думать только она одна! И крутиться, как белка в колесе. В итоге она проторчала в Москве еще две недели. Митька радовался поначалу, что отъезд откладывается, но постепенно улыбка с его хорошенькой мордашки исчезала. Ольге было абсолютно некогда шататься по клубам или играть в теннис, чем Митя только и занимался. Едва доползая до постели, она встречала его обиженно надутые губы, что-то бормотала в свое оправдание и в который раз зарекалась связываться с ровесниками.
Найти бы дядьку солидного, с умными глазами, и чтобы ласковый был, тетешкался чтобы с ней, до студии подвозил и наказывал нарочито строго: «Ты там поешь обязательно!», чтобы дарил к Рождеству не брюлики поддельные или диск «Зверей», а, например, уютный халат с капюшоном, и обнимал крепко, и командовал уверенно, и смотрел заботливо. Вот как этот — напротив. Которому почему-то было дело до того, что на ее пиджак сыпется пепел.
Ольга вдруг поняла, что сама пялится на попутчика с любопытством.
У него был хищный, крупный нос, на котором очень забавно смотрелись маленькие стильные очочки. Тонкая линия рта. Породистые, не слишком аккуратно выбритые скулы, залысины, а волосы — богатые, похожие на лоснящуюся шкуру диковинного рыже-седого зверя.
— Вы до Пензы? — спросила Ольга, хотя вовсе не собиралась с ним разговаривать.
Он чуть заметно двинул губами, будто раздумывая, не улыбнуться ли.
Она подумала, что вопрос чрезвычайно глуп. Куда, кроме Пензы, мог ехать этот очкарик, коли фирменный поезд «Сура» уже в десяти минутах от конечной станции?
— Да, домой возвращаюсь, — наконец, соизволил ответить он и, пристально глядя ей в лицо, спросил: — А вы точно нормально себя чувствуете?
Господи, да что ж такое! На кого, спрашивается, она была похожа, ударившись в воспоминания?! Что он так перепугался-то, а?
— Вы, что, врач? — ехидно осведомилась Ольга. Он подался назад.
— Да. А как вы догадались?
Ничего она не догадалась. Просто так спросила, из вредности.
— Я подумал, у вас сердце больное. Вы то краснели, то бледнели, и руки у вас тряслись, пардон, как у бабки столетней.
— Вот спасибо! — не сдержалась она.
— Пардон, — повторил он, и Ольга вдруг расхохоталась.
— Вы какой врач?
— Хирург, — глядя на нее с беспокойством, доложил он.
Ну да, решил, что припадочная. То краснеет, то хохочет-заливается.
Всегда мужчины думали о ней что-то не то и не так. Одни были уверены, будто она — акула. Ими, бедолагами, закусывает. Не пожирает, нет, а так — попробует и выплюнет, словно побрезговав. Другие считали ее леди и обхаживали соответственно — долго расшаркиваясь и сморкаясь в кружевные батистовые платки, танцуя загадочные ритуальные танцы, соблюдая никому не нужные правила этикета, когда даме ни в коем случае нельзя входить в лифт первой или выходить из машины самостоятельно, не дождавшись мужской поддержки.
