В комнате было тихо. Тускло светила лампа под зеленым абажуром. Найджел перестал массировать Бруно суставы и сидел, подобрав под себя ноги, впившись в него взглядом, с расширенными глазами, с затуманенным взором, оттопырив тонкие губы, покусывая кончик прямых темных волос. Этакая частичка рода человеческого. Он вздохнул — как бы в знак понимания того, о чем говорил Бруно.
— Странно, — сказал Бруно, — с одними людьми можно говорить только о сексе, а с другими — только о Боге. С тобой я частенько беседую о Боге. Другие бы этого не поняли.
Найджел снова вздохнул.
— Найджел, так что же такое Бог?
— А почему бы и не пауки? Это была очень хорошая мысль, о пауках.
— Хорошая-то хорошая, но у меня недостало выдержки и мужества сохранить верность паукам. Возможно, с этого все и началось.
— Неважно, что ОН такое.
— Может быть, Бог — это именно секс. Любая энергия имеет сексуальное начало. Как ты думаешь, Найджел?
— Может, и секс, не важно что.
— А если это так, то как же мы можем быть спасены?
— Да и это неважно.
— Что поделаешь, — сказал Бруно, — я хочу быть спасенным. Ты любишь ЕГО, Найджел?
— Да, я люблю ЕГО.
— За что?
— Он заставляет меня страдать.
— И ты любишь ЕГО за это?
— Я люблю страдания.
Помолчав, Бруно сказал:
— На мой взгляд, каждый походит на то, что любит. Или любит подобное себе. У каждого свой бог. Ты молишься, Найджел?
— Я служу. Лучшая молитва — это служение. Полный отказ от себя.
— Ты считаешь, нужно обязательно чему-нибудь служить?
— Да. Но служение подразумевает еще и терпеливое ожидание. Если ты терпеливо ждешь, ОН придет, ОН найдет тебя.
— Мне не довелось сильно страдать, — сказал Бруно. — Но сейчас я готов был бы страдать, если б полагал, что в этом есть какой-то смысл, что этим можно искупить вину; я бы, не колеблясь, предпочел смерти вечное страдание.
— Мне кажется, смерть должна быть чем-то прекрасным, чем-то таким, что можно любить.
— Ты молод, Найджел. Ты не понимаешь, что такое смерть.
— Когда я думаю о смерти, она представляется мне оргазмом тьмы.
— Ничего общего с этим смерть не имеет, ничего. — Бруно подумал, не рассказать ли Найджелу о халате, но решил, что не стоит. И добавил: — Я собираюсь встретиться с сыном. Нам надобно простить друг друга.
— Это великолепно.
Будет ли это так уж великолепно? Достижимо ли абсолютное прощение? И достижимо ли вообще все, к чему мы стремимся?
— Ты почти все понимаешь, Найджел.
— Я все люблю.
— Но ты не понимаешь, что такое смерть. Знаешь, что мне кажется? — сказал Бруно, пристально глядя на халат, едва различимый в тусклом свете. — Мне кажется, Бог — это смерть. Да. Бог — это смерть.
Денби вошел в гостиную, закрыл за собой дверь и прислонился к ней. Его сердце стучало, как паровой молот.
Диана напряженно и прямо стояла у окна. Они пристально, серьезно смотрели друг на друга.
Их притягивало друг к другу словно магнитом. Денби стал медленно приближаться к Диане, сшибая по пути круглые, обитые ситцем креслица. Диана не двигалась с места. Приблизительно в метре от нее он остановился.
Потом медленно-медленно подошел ближе, раскрыл объятия; и жест этот был не победный, а скорее молящий или, быть может, благословляющий. Словно огладив Диану на расстоянии, благословляющие руки опустились. Глубоко вздохнув, Денби спрятал их за спину. Еще шаг — и отворот его пиджака слегка коснулся ее груди. Она медленно отклонила голову, и он поцеловал ее в губы, продолжая держать руки за спиной. На какое-то время они застыли с закрытыми глазами, припав к устам друг друга.
— Метафизика поцелуев, — сказал Денби. Он обнял ее, погладил ее красивую шею и медленно-медленно провел руками по спине. Хрупкая, податливая человеческая шея. Он ощущал, как бьется сердце Дианы.
— Прямо целая церемония.
— Еще бы, я ведь целую тебя впервые. Первый поцелуй из тысячи.
— Или первый из немногих. Кто знает?
— Что я говорю? Из миллионов!
Диана стояла, по-прежнему опустив руки.
— Я истинный и изощренный любитель наслаждений, Диана.
— Но мы же не влюблены друг в друга!
— Нет, влюблены. Именно так, как подобает в нашем преклонном возрасте.
— Когда «Разгул в крови утих»?[21]
— Вовсе нет, дорогая. Ну так как насчет романа?
— Я же сказала. Я люблю своего мужа.
— Совсем недурной поцелуй для девочки, которая любит своего мужа. Ну, будь человеком, обними меня! Или если тебе это не под силу, то хоть улыбнись мне!
— Милый, милый, Денби! Господи, как ты прелестен! — Она рассмеялась. Затем порывисто обняла его, спрятав лицо у него на плече.
Денби попытался приподнять ее голову, потянул за волосы и поцеловал ее снова.
— Поцелуй номер два. Может быть, присядем? — У стены стоял небольшой, отороченный бахромой мягкий диванчик. Это была подходящая комната для свидания. Ее освещали косые лучи холодного заходящего солнца. — Поцелуй номер три.
— Я не должна была позволять тебе входить сюда, — сказала Диана. Ей было хорошо в его объятиях, она поправила ему выбившуюся седую прядь.
— Ты позволила мне войти сюда, потому что хотела меня видеть.
— Боюсь, я очень хотела тебя видеть.
— Ну и чудесно!
— Но это же нелепо, Денби! Такие разговоры кончаются постелью…
— Ну и замечательно!
— Но это не то, к чему мы стремимся.
— Посмотрим. Это не к спеху. Я пока что три раза тебя поцеловал. Очередь за четвертым поцелуем.
Денби начал расстегивать ее платье. Ее рука затрепетала, пытаясь остановить его, и затихла. Пробравшись сквозь белые кружева, он прикоснулся к ее груди. Они замерли, пристально глядя друг на друга широко открытыми затуманенными глазами.
В то же мгновение Диана с силой высвободилась из его объятий и выпрямилась. Однако платье она не поправила, и оно так и осталось расстегнутым на груди.
— Попробуем поговорить разумно. Расскажи мне о себе. У тебя была девушка, и она уехала в Австралию, так? Когда она уехала?
— Около четырех лет назад.
— Вы долго были вместе?
— Три года.
— Как ее звали?
— Линда.
— И ты не собирался на ней жениться?
— Нет.
— Почему?
Денби подумал. Между тем рука его, отброшенная резким движением Дианы, подкралась к краешку юбки и тихонько скользнула вверх по ноге. Диана была одета сегодня в другое платье, еще более элегантное, из светло-бежевого плотного шелка, с пуговицами сверху донизу. Удобное.
— Она не хотела. И я считаю, что мне невозможно жениться снова.
