Когда открываю входную дверь, мелькает мысль, что лучше уж папина песня, чем эти стоящие в прихожей знакомые ботинки! Бежать хочется, но куда деваться из собственного дома?
Мысли о побеге улетучиваются, когда в дверном проеме появляется папа. Он, конечно, выпил. Куда без этого? У нас же дорогой гость — надо компанию поддержать! Глаза его блестят пьяным, радостным блеском. Он в восторге, что дочь пришла. Хочет гостю угодить!
— Скорей, доча. Раздевайся и сразу в гостиную шуруй! Мама стол накрыла, — весело командует он.
— Я не голодна и мне учиться надо, — пробую отвертеться, но, как всегда, с папой это не работает. Линия его рта сурово выгибается. И он сухо приказывает:
— В гостиную топай! И без капризов!
Обреченно плетусь в гостиную. Я и в страшном сне вообразить не могла, что Макс после случившегося к нам домой заявится! Другой парень, наверно, от стыда не знал бы, куда деваться. Но только не этот наглый красавчик, невозмутимо сидящий за столом и блистающий белоснежной улыбкой, рекламой дантистов.
Подсаживаюсь к столу. Аппетит пропал. Даже живот не урчит больше. Адреналин в крови настроил все функции организма на выживание. Оказавшись в одной клетке с тигром, только об одном волнуешься — как бы самой обедом не стать!
Мама сразу суетиться вокруг начинает, мне в тарелку тушеные овощи с мясом накладывает. Спрашивает, буду ли салаты. Прошу ее не беспокоиться и нападаю первой:
— Я надеялась, наша последняя встреча все прояснила, Макс. Между нами ничего общего быть не может.
Он улыбается дальше, как ни в чем ни бывало. С салфеткой играясь, произносит насмешливо:
— Девушки — народ переменчивый. То влюблены, то охладевают. То обнимают, то тебя чураются. По закону жанра, завтра ты снова будешь мне рада.
Замечаю, как мама тянет папу за рукав и что-то ему на ухо шепчет. Пытается, наверно, донести, что нам надо наедине поговорить. Папа поднимается нехотя и разворачивается к двери, намереваясь уйти. Невольно подскакиваю и прошу:
— Нет! Не уходите! Я буду говорить с Максом только в вашем присутствии.
Отец, как ни странно, в этот раз на моей стороне. Пытливо на меня смотрит, под кожу пытаясь мне залезть, мысли считать. Не получается у него. И он садится, продолжает дальше в наш воинственный дуэт вслушиваться. Макс, конечно, кривится еле заметно, когда отец обратно на стуле устраивается. Но он же не у себя дома. По своим правилам играть не может! Заявляю твердо:
— Мой ответ «нет» в силе останется и завтра, и послезавтра.
— Ты давала уже мне обещания, которые не исполнила, — напоминает Макс. — Клялась быть понимающей когда-то.
Сознаю вдруг отчетливо, что мне его ни в чем не убедить. Мои слова, выводы для него — это прах, ничто. Это лишь инструменты, с помощью которых он своих целей добивается. Слушает своих собеседников только затем, чтобы просчитать варианты, как их к выгодной развязке подвести. Манипулятор, который чужие слова, как ниточки собирает. А потом за них умело дергает. С каждым словом ему все больше и больше власти над собой даю.
Молчу недолго и приступаю к еде. Насилу в себя запихиваю. Есть не охота, но и реагировать на него, бояться его больше не хочется. Не достоин он моих переживаний! Макс энергичным жестом указывает на мою тарелку:
— Рад, что к тебе вернулся аппетит, Мирочка. Видишь, немного разумных наставлений еще никому не мешали!
Молчу в ответ. Продолжаю мясо жевать через силу. Но, случайно поймав его самодовольный взгляд, не удерживаюсь, бью по больному:
— Макс, тебе когда в следующий раз к психиатру? Ты смотри, не затягивай, а то как бы обострение в хроническую форму не перешло!
Глава 23. Мира
Смотрю на лицо Макса. В темных глазах снова безумный огонь полыхает. Черты лица заостряются от гнева. Злой, как черт. Как тогда, в его квартире. И боюсь все это заново пережить, и предвкушаю с нетерпением. Пусть он свое истинное лицо перед родителями покажет! Ожидаю бешеного взрыва и он происходит. Только шандарахнуло совсем не того, о ком думала.
Отец резко обрушивает кулак на стол. Посуда от этого удара высоко подпрыгивает, испуганно звякнув. Он тяжелым взглядом меня буравит и заявляет:
— Моя дочь в моем доме гостей оскорблять не станет. Она будет делать все, что отец говорит. Понятно?
Киваю, вилку в тарелку поставив аккуратно. Взгляд опускаю. Еда в горле застревает от таких папиных напутствий.
— В глаза мне посмотрела! Быстро!
Поднимаю на него глаза и вижу, как тяжелое, жестокое нутро в его зрачках плещется. Он меня сломать настроен. Своей воле подчинить любой ценой. Либо прогнусь, либо катком раздавит так, что и мокрого места не останется. Здравый смысл, с малодушием сговорившись, приказывает подчиниться. Сердце другое велит. Меня сейчас на части раздирает от замешательства и паники.
Никогда я против родителей не бунтовала. Мама говорила, что даже в подростковом возрасте я идеальной дочкой была. А теперь не могу больше, как раньше.
Вскакиваю со стула, бегу в прихожую. Впрыгиваю в сапоги, сумку хватаю, шапку, шарф накидываю и выбегаю в подъезд. Хорошо, что переодеться в домашнее не успела! Уже на пороге до меня долетает мамин встревоженный голос:
— Мира, вернись!
Дверь за собой захлопываю и меня сразу холодом окутывает. Дрожащими руками пытаюсь пальто побыстрее застегнуть. По лестнице вниз слетаю и натыкаюсь с разбега на тетю Олю, которая как раз в этот момент заходит в подъезд. Она испуганно вздрагивает. Но, узнав меня, улыбается. Конечно, ей, как всегда пообщаться хочется. Показывает мне наверх, мычит что-то. В гости, кажется, приглашает.
Не такая уж и плохая идея — спрятаться у нее. Там меня точно никто искать не станет. Киваю и поднимаюсь за ней следом на третий этаж.
Она достает из своей фуфайки ключи, открывает дверь аккуратно, неторопливо. Хочется поскорее к ней домой забиться, как в невидимую норку и затаиться. Чтобы никто не нашел. Получить долгожданную передышку.
Оказавшись внутри, оглядываюсь. Здесь чисто, хоть и очень бедно. Пахнет старыми вещами, сигаретами и хлоркой. Обои на стенах древние, выцветшие. Лет двадцать, а то и тридцать никто ремонта не делал. Пол покрыт бежевым линолиумом в коричневую крапинку. Кое-где он содран и через дырки просвечивают старые доски. Мебели мало, только самое необходимое. Стол деревянный. Две табуретки на кухне. В единственной комнате виднеются шкаф, сервант и кровать. На окнах пестрые, ситцевые занавесочки в цветочек.
Слышу из своей сумочки знакомый рингтон, поющий про свободу. Горько улыбаюсь. Не так я себе свободу представляла! Достаю телефон, вижу пять пропущенных звонков от мамы и два от папы. Ставлю беззвучный режим и убираю смартфон обратно.
Тетя Оля приглашает меня на кухню, указывает на табуретку. Потом достает пачку черного чая и с вопросительным видом ее демонстрирует. Я киваю. Чай буду, да.
Она снимает с верхней полки шкафа две чуть покоцанные белые кружки в красный горошек с золотистым ободком. Двигает одну ко мне поближе, другую к себе и в чайник кипяток заливает. Ставит стакан с сахаром на стол и присаживается рядом.
Смотрит на меня участливо, по доброму. Спрашивает, как дела.
Говорю медленно, чтобы она успевала читать по губам.
— Плохи мои дела. Родители меня заставляют с Максом встречаться. А я не хочу.
Она кивает. Достает из ящика старую, помятую тетрадку в линеечку, сильно сточенный карандаш и пишет аккуратно, разборчиво:
— Плохой характер. Его жене трудно придется. Надеюсь, не тебе.
Спрашиваю:
— Тетя Оля, а вы как? Он же вас к сурдологу обещал устроить! Вы уже ходили?
Она мотает расстроенно головой и снова пишет:
— Нет. Уже два раза визит переносили. Почти не надеюсь попасть.
В груди возмущение зреет на Макса. Неужели он осмеливается бедной женщине голову морочить? Подразнил надеждой, обещанным перед носом покрутил, и на этом все?
Тетя Оля рукой машет. Мол, пустое. Потом указывает в сторону окна с улыбкой. Взглянув на ее подоконник, замечаю, что он весь усеян засохшими бутонами роз. Поначалу даже не поняла, что это цветы. Тетя Оля берется за карандаш:
