На кафедре меня встретили вполне гостеприимно, сетовали, что так долго пропадала, тогда как кое-где светилась вовсю – это они намекали, видимо, на наш митинг. Радовались, что наконец снова влилась в их стройный ряд. Только завкафедрой брюзжал, что важно не перегибать палку с активной гражданской позицией, а то это уже смахивает на нездоровый фанатизм.
Я не стала спорить, я всем улыбалась, потому что неожиданно поняла, что соскучилась по своим коллегам. Даже по Ольге Романовне, с которой мы регулярно обменивались шпильками. Я считала её сухарём и формалисткой. А она утверждала, что вся моя «возня со студентами» – это всего лишь дешёвый способ заработать популярность. Но тут мы улыбались друг другу вполне искренне.
Перед самой парой я заглянула в приёмную к Шурочке, поздороваться лично.
– У тебя сейчас пятьсот тринадцатая? Заждались они тебя, – сообщила она. – Вчера видела твоего Грачёва. Случайно на лестнице попался. Он шёл с этим… Резниченко. По-моему, не твой студент.
– Нет, не мой.
– Да. Так вот, Резниченко его звал куда-то вечером, на эти их вписки ужасные. А твой Грачёв отказался. И знаешь, так хорошо сказал, мол, не может он, потому что завтра важная пара – у Чернецкой. Надо быть в форме. Вот как.
– Да, он хороший парень.
– А, по-моему, – Шурочка снизила голос до игривого шёпота, – этот хороший в тебя влюблён по уши.
– Да ну брось, – отмахнулась я. – Глупости какие.
Но всё равно просияла и воодушевлённая полетела в аудиторию. Там ещё пока никого не было.
Я разложила на столе материалы к занятию и села ждать своих пятикурсников.
Постепенно коридоры опустели, шум стих, но мои не появились. Я достала телефон – пара началась уже семь минут как. Где их носит? Раньше за ними такой безалаберности не наблюдалось. Бывало, что кто-нибудь опаздывал к началу, но изредка, и уж точно не целой группой и не настолько!
Я набрала Грачёва, гудки пошли, но он не ответил. Тогда позвонила Роговой, затем – Широковой. Та же история. Мои студенты меня игнорировали или что? Я недоумевала – что могло случиться? Про то, что я вышла на работу, они знали – вон и Шурочка подтвердила, что ждали, готовились. Тогда в чём дело, чёрт возьми?
Снова позвонила Паше, но теперь он и вовсе сбросил вызов. Я аж опешила. Написала ему эсэмэску, получила отчёт о доставке и прочтении и… всё. И тишина.
До конца пары я просидела в пустой аудитории, просто не зная, что тут и думать. Что с ними могло случиться? Потом спустилась в холл, посмотрела расписание. До меня у них был английский. Я позвонила англичанке и узнала, что 513 группа присутствовала на паре всем составом и после занятия ушли все в полном здравии.
Получается, оттуда ушли, а до меня не дошли…
Я вдруг перепугалась. А если с ними и впрямь что-то случилось? Я же себе этого никогда не прощу!
– Маша, – неожиданно окликнул меня Стас. – Ты выздоровела? Вышла?
– Как видишь, – раздражённо ответила я. Его трусость… хорошо, осторожность, я давно ему простила, но разговаривать с ним не имела никакого желания, особенно сейчас, когда нужно куда-то бежать, что-то делать, как-то спасать моих ребят.
– Я поговорить с тобой хотел…
– Стасик, давай потом?
– Злишься на меня за тот раз?
– Да абсолютно нет, я и думать давно забыла, просто мне некогда.
– А ты чего такая? Что-то произошло?
– Не знаю. Может быть... Не могу свою группу найти.
– Пятьсот тринадцатую? Они все в столовой сидят. Только что их видел... Маша!
Но я уже мчалась в столовую, уповая на то, что Стасик не ошибся.
Стасик не ошибся. Они и правда, сдвинув два стола, сидели в конце зала. Все. И Грачёв – его неизменная тёмно-красная толстовка сразу бросалась в глаза, и Алишеров – его бас выделялся даже сквозь общий гул в столовой, и Рогова, и Широкова, и все остальные.
Я выдохнула с огромным облегчением и хотела было уже с радостной улыбкой подойти к ним, но вдруг замешкалась. Если с ними всё в порядке, то почему они не пришли на пару? Не пришли и не отвечали на звонки? Что, вообще, происходит?
Я остановилась возле зеркальной колонны, недалеко от них, но они так увлеклись своей беседой, что меня не замечали. Я достала телефон, вновь набрала Грачёва. Он выудил сотовый из кармана толстовки и отчётливо выругнулся:
– Б***, опять звонит.
– Может, всё же ответишь? – сказала Лариса Рогова.
– Да пошла она! – и сбросил вызов.
Я задохнулась как от удара наотмашь. Отступила, скрывшись за колонной, привалилась спиной. На мгновение испугалась, что они меня увидят. Но потом решила: что за глупости? Это не мне должно быть стыдно, а им. Но неясный страх уже полз холодной мерзкой змейкой вдоль позвоночника. Возникло предчувствие чего-то очень плохого и неотвратимого.
Пересилив эти ощущения, я всё-таки вышла из своего укрытия и решительно направилась к ним.
Первой меня заметил Алишеров, шепнул остальным, некоторые оглянулись, но сразу же отвернулись. Грачёв не оборачивался, но выпрямил спину и заметно напрягся.
Я лихорадочно соображала, что им сказать: поздороваться как ни в чём не бывало? Сделать вид, что не слышала оскорбительных слов Грачёва? Или строго спросить, почему прогуляли пару?
– У вас что-то случилось?
Они молчали. И молчание это было настолько враждебным, что хотелось съёжиться и уйти.
Рогова, Широкова и другие девушки прятали глаза. Да и парни тоже не смотрели прямо, кроме Якимчука и Алишерова. Первый смотрел насмешливо, а второй… презрительно?
– Вы не хотите мне рассказать, почему не пришли на пару?
– Не хотим. Мы вообще не хотим с вами разговаривать, – процедил Алишеров, прожигая меня чёрными глазами.
– Вот как? – растерялась я. – Отчего же?
– Вот только не надо больше представлений. Не унижайте ни себя, ни нас. Вам, Мария Алексеевна, вообще надо было не в журналисты идти, а в актрисы.
– Или в порноактрисы, – хмыкнул Алик Якимчук.
Грачёв ткнул его кулаком в бок, но остальные не возмутились даже. А я от такого неприкрытого наглого хамства просто опешила. Никто из них никогда ничего подобного себе не позволял.
– Ну знаете, мои дорогие, это уже переходит всякие границы. Хамить женщине, преподавателю – это просто слов нет. Я не знаю, что у вас произошло, но такое поведение вас не красит. Я-то считала вас взрослыми, умными… а вы ведёте себя, как…
– Мы вас тоже считали честной и порядочной! – вспыхнула Рогова.
– А как себя ведут взрослые и умные? – усмехнулся Якимчук. – Как вы? Днём с лозунгами выступать, а ночью вешаться на того, против кого эти лозунги.
Мне стало дурно. Невыносимо. Накатила тошнота, голова закружилась. Пульс громыхал в ушах.
Неужели они всё-таки видели нас с Олегом? Когда? Возле поликлиники? Или возле моего дома?
Так странно, мне показалось, что кровь внутри застыла, даже сердце перестало биться, превратившись в огромный ледяной ком, больно распиравший грудную клетку, но лицо при этом полыхало огнём.
– Мы не будем посещать ваши занятия, Мария Алексеевна, – надменно произнёс Алишеров. – Мы уже ходили в деканат сегодня и попросили, чтобы вас от нас убрали. Если понадобится, мы и к ректору пойдём, но у вас заниматься мы не будем.
Горло перехватило так, что я и звука не могла выдавить. Я просто задыхалась. Да и что тут говорить? Я и сама прекрасно понимала, как моё общение с Олегом выглядит со стороны.
Дура, какая же я дура! Лучше бы я тогда созналась, что мы знакомы. Но я боялась. Не могла найти слов и боялась, что они не поймут и осудят. И вот мой страх сбылся, причём самым наихудшим образом.
Сейчас мне нечего было им сказать, нечем было оправдаться. В голове – ни единой мысли. И ещё стыдно, настолько стыдно, что я больше не могла смотреть им в глаза.
Я кивнула, мол, понимаю их. И я их действительно понимала. Затем развернулась и пошла на выход.
– Привет Миллеру! – крикнул мне вслед Якимчук.
Сначала я хотела позвонить Олегу – он же сказал: звонить ему, когда плохо. А мне было очень очень плохо. Да у меня земля из-под ног уходила. Но, подумав, не стала. Что я ему скажу? Нас с тобой засекли мои студенты и теперь презирают меня за это? Несерьёзно.
