Я облегченно выдыхаю, когда Константинов делает шаг и занимает следующее кресло. Оно такое высокое, что даже его затылок не видно, а уж кожаную спинку я потерплю. Не буду думать, что за ней скрывается фигура самого ненавистного мужчины в моей жизни, и все будет прекрасно.
Черт!
Кресло оказывается на вращающейся ножке. Максим рывком поворачивается ко мне лицом и всем видом показывает, что собирается продолжить разговор. Почему со мной? Почему не с Ольгой, которая может рассказать ему о прекрасных премьерах московских театров.
— Прекращай, Светлана, — Константинов понижает голос, но от этого он становится только тверже, как каменная глыба падает. — Не стоит играть со мной, ты добьешься только своих слез. Я отвечаю давлением на давление, это как рефлекс… Я такой и не изменюсь. Мне нельзя выдвигать условия.
Ах вот в чем дело. Он готов носить на руках, увольнять неугодных мне помощниц, утирать слезы и даже признаться в своих грехах, но вот проявлять мне характер нельзя. Иначе стена и ледяной взгляд хозяина корпорации.
В следующую секунду Константинов наклоняется ко мне и кладет ладони на колени. Властно, жестко и с полным пониманием своего права. Я смотрю на его крепкие пальцы с резко очерченными костяшками, они сминают мое платье и знакомят с тягучим жаром мужской силы.
— Мне расслабиться и получать удовольствие? — я криво улыбаюсь, обнажая зубы.
Я хочу ударить его, но вместо этого поддаюсь слепой злости и обостряю. Кладу ладони на бедра и собираю ткань платья, тяну его вверх и выдергиваю из-под пальцев Константинова. Последняя преграда исчезает и его хозяйское прикосновение расцветает на моей коже. Бесстыдно и вызывающе цинично.
— Так? — я ловлю его взгляд и говорю с надтреснутым нажимом, все-таки я не привыкла играть в такие игры, но я научусь, если с ним нельзя по-другому. — Ты же сказал, что можешь дотрагиваться до меня. По контракту. Хорошо, трогай, если тебе так нужна послушная девочка.
Константинов разрезает воздух хищным взглядом. Синий оттенок крепчает и превращает его глаза в сгустки темной силы, порочной и обжигающей нутро неизвестностью. Я едва выдерживаю его напор. Но даю слабину и разочарованно выдыхаю, когда Максим не убирает руки после моих слов. Наоборот, он ведет пальцы выше. Медленно и испытывая мои границы.
Он разбивает первую, когда нажимает сильнее и обхватывает мои бедра так, словно хочет развести их в сторону, а вторую — когда край платья не останавливает его. Я и так задрала край, но ему мало, он уводит пальцы под ткань и учащает мой пульс. Злость, смущение и что-то еще, путающее мысли, обжигают внутренности и вырываются наружу яростной вспышкой!
— Ударь, тебе…
Я бью его по щеке одновременно с его словами, еще не осознавая их смысл. Хлесткий звук пощечины разлетается по салону самолета, а Константинов договаривает:
— … полегчает.
Он на мгновение прикрывает глаза, усмехаясь. Я же замираю и молча наблюдаю, как Константинов отрывает ладони от моего тела, перенося их на подлокотники моего кресла. Он по-прежнему близко и не двигается целую вечность, словно дает мне возможность повторить пощечину.
— Гарем, — он повторяет мое слово, качая головой, и встает с кресла. — Отличный заголовок для грязной статейки. Запомни на будущее, вдруг тоже захочешь меня шантажировать.
Максим отворачивается от меня и указывает бывшей жене на письменный стол.
— Ольга, — произносит он деловым тоном. — Что Цебоев хотел обсудить?
Он проходит к месту, где устроен своего рода небольшой кабинет. Полированный стол с высоким креслом и сиденье поменьше напротив. Максим садится и отодвигает планшет в сторону, чтобы не мешался, собирает пальцы в замок и небрежно бросает их на стол.
По эху высоких каблуков я понимаю, что Ольга направляется к нему. По-кошачьи плавно и грациозно. Агрессивно-резковатый аромат ее духов наплывает и окутывает плотным облаком всё пространство.
— Влад разрешил придти на эту встречу, — произносит Ольга, усаживаясь напротив бывшего мужа. — Он не задержится в следственном изоляторе, его юристы обещают на следующем заседании вернуть его домой.
— Рад за него. А по делу что?
— Он не собирается отступать от первоначального плана. Влад просил передать, что у него остались связи, а следственные изоляторы бывают пятизвездочными.
— Дай адрес, я пошлю ему корзину с фруктами.
— Ты зря шутишь, Макс, — в голосе Ольги вдруг прорываются человеческие интонации. — Цебоев в бешенстве, он ждал что угодно, но не обвинений в рейдерских захватах.
— Но он этим занимался. Как раз пять лет назад, когда я “бил” тебя.
Константинов проводит ладонью по щеке, по которой ударили его. По которой ударила я.
— Кто это придумал? Что я издевался над тобой? — спрашивает он серьезно. — Ты или Влад?
— Влад, — выдыхает Ольга.
— Уже легче. Мне было тошно от одной мысли, что это ты предложила.
— Я всего лишь исполнитель, а мелодию пишут профессионалы. И скоро станет хуже, Макс, Цебоев готовит ответный удар.
— Ты дашь новое интервью?
— Да, — Ольга кивает. — И, боюсь, оно уничтожит тебя.
— Пришло время козырей? Может, тогда не надо? — Константинов усмехается, он закладывает в тон наигранную надежду, словно правда верит, что бывшая жена может остановиться.
Ольга же поворачивает голову в мою сторону. Я смотрю в иллюминатор, но чувствую его напирающий взгляд. И непроизвольно прислушиваюсь к их странному разговору, в котором не разобрать, где они ненавидят друг друга, а где прорывается сочувствие к некогда родному человеку.
— Может, — произносит Ольга на выдохе. — Я могла бы отступить, если бы не она. Знаешь, от какой мысли тошно мне? — короткая пауза. — Что ты достанешься ей. Я жадная, милый, и ни разу не благородная, я лучше увижу, как тебя сотрут в порошок, чем стану свидетелем ее счастья с тобой.
Глава 19
Ольга покидает самолет до взлета. Я же недолго любуюсь тем, как лайнер отрывается от земли, а затем кромка облаков становится ближе и ближе.
— Тебе не кажется, что ты просчитался? — я обращаюсь к Константинову, бросая беглый взгляд в его сторону. — Тебе стоило снова взять в жены Ольгу, а не заключать контракт со мной.
— Думаешь?
— Она намекала на это. Не знаю, каким ты был в браке, Константинов, но у меня чувство, будто я правда увела тебя у Ольги. Она смотрит на меня с уязвленной ненавистью, как на преуспевшую во всем соперницу. А я-то вижу ее второй раз в жизни, — я кручу в ладони наушники, которые могут спасти мой полет, если вторая попытка разговора с Максимом тоже окажется пыткой. — Почему так?
— Почему она так зла?
— Да, — я киваю. — Я подслушала ваш разговор в гримерке и теперь понимаю то, что не поняла тогда. Ольга сказала, что “искромсала себя”, чтобы не быть похожей на кого-то. Я подумала, что она говорила о невесте Цебоева или еще о ком…
— Нет, она говорила о тебе.
Меня когда-нибудь убьет прямота Константинова.
— С ума сойти, — я качаю головой. — Только не говори, что у вас дома висел мой портрет.
— В спальне. Пять метров на пять, — острит Максим.
Я отворачиваюсь к иллюминатору, но не могу выбросить слова Ольги из головы. Меня задевает ее ревность и желание поквитаться. Но я ведь ни в чем не виновата перед ней! А она смотрит на меня так, словно я годами участвовала в войне за Константинова и все-таки вырвала счастливый билет прямо из ее ухоженных рук. И плевать, что я даже имени его не знала долгое время. Мне было всего семь, когда случилась трагедия, и двадцать, когда Константинов обратил на меня внимание как на девушку. Это если верить его подвыпившим словам, которые он произнес в кабинете.
Он что влюбился в меня заочно? Придумал красивый образ, к которому не приблизился, чтобы не ворошить прошлое, но под который подобрал жену. Ольгу. А она потом узнала правду, наткнувшись на мою фотографию или кто-то из добрых людей подсунул ей досье, что ее супруг помогает каким-то сестрам, оставшимся без родителей и родных, после чего она устроила скандал и хлопнула дверью. Или, наоборот, плакала и царапала стены. Не знаю, что делала Ольга, но их брак распался — это факт. И то, что она с тех пор затаила ужасную злобу — тоже.
