Пятый — на самом деле довести её до таких звуков, чувствуя тепло и влагу её сладкой киски, чувствовать, как у неё перехватывает дыхание, и она выдыхает мне в шею, как она впивается в меня пальцами, чтобы удержаться, кричит моё имя, когда кончает… да, это дерьмо было неожиданно головокружительным.
Шестой — ну, шестой этап был совершенно новой территорией. На шестом этапе она увидела то, что долгие годы не видел ни один человек. Я знал, что шрамы на моей руке не всегда спрятаны, что время от времени мой рукав задирался и раскрывал их. Но никто не видел мою спину и грудь. Никто не размышлял, как эти следы появились на моей коже. Когда она с ужасом в голосе позвала меня по имени, увидев их, у меня в желудке скрутился страх. Потому что я не мог говорить об этом. Никогда не говорил. Я не был уверен, что смогу остаться невредимым, если хотя бы попробую. Всё во мне кричало о необходимости закрыться. Именно это я и пытался делать.
Затем она подошла ко мне, прикоснулась и сказала единственное, что могло наладить ситуацию.
Она не собиралась спрашивать.
Она никогда не собиралась спрашивать.
Облегчение было такой силы, какой я никогда раньше не испытывал. Если бы я стоял, это могло бы поставить меня на колени. А так мне захотелось хотя бы показать ей то, как много для меня значило это обещание.
Поэтому я притянул её к себе на кровать, прижал её к себе под бок и почувствовал, как её голова легла на усохшую, тёмную, сломанную вещь, в которую превратилось моё сердце.
А я?
Я спал как грёбаный младенец.
Я был довольно уверен, что у меня никогда не было такой ночи без сновидений.
Я даже проснулся раньше неё, обнаружив её практически распластавшейся на мне. Она перекинула ногу через мои бёдра, её колено лежало на матрасе с другой стороны от меня, из-за чего её торс накрыл меня как одеяло. Она уткнулась лицом в мою шею, а её рука небрежно лежала на моём плече.
Я был взрослым человеком, но этого никогда раньше не испытывал — не просыпался с женщиной.
Чёрт, большинство сексуальных связей, которые у меня были, едва ли включали в себя раздевание. Обычно, если мы могли задрать юбку и спустить мои штаны, я был счастлив. Простой секс не стоил того, чтобы отвечать на вопросы о шрамах.
После этого я определённо никогда не задерживался.
Я никогда не открывался до такой степени, когда могло иметь значение моё прошлое.
В моей груди поселилось чёткое тяжёлое чувство, которое говорило, что с Эван уже всё было слишком поздно.
Но почему-то меня не переполняло желание выскользнуть из-под неё и сбежать к чёртовой матери.
Нет, вместо этого я почувствовал, как руки начали бродить по её плечам, по её спине, по изгибу её бёдер, круглой заднице, где руки остановились, чтобы сжать плоть, заставляя её заворчать и заёрзать во сне.
Оказывается, спала она как убитая.
Мой член наполовину затвердел, пока я водил руками по её телу, прежде чем она наконец потянулась, и по её телу пробежала дрожь, которая подарила очередной всплеск желания моему организму. Затем раздался долгий вздох.
— Твои руки на моей заднице? — сонно спросила она.
— Что? Эти руки? — спросил я, снова сжимая её, из-за чего она захихикала мне в шею. — Нет. Вовсе не на твоей заднице. Тебя тяжело разбудить.
— Не-а. У меня чуткий сон, — настаивала она, ещё раз потягиваясь, а затем скатилась с меня, чтобы лечь на спину, лицом к потолку.
— Чушь собачья. Кто бы тебе это ни сказал, он лжец. Я не только успел тебя пощупать, но ещё дверь в соседнем номере хлопнула так сильно, что кровать зашаталась, и пять минут назад по коридору пронеслось штук двадцать шумных детей. Легче было бы разбудить впавшего в кому пациента.
Она что-то неразборчиво проворчала.
— Который час?
— Почти десять, — сказал я, приподнимаясь за своим телефоном, который был для меня чем-то непривычным. У меня никогда не было мобильника, который требовалось бы проверять. Всегда был пейджер. Но я оставил его дома, решив, что заслужил отдыха от всего этого. А ещё я знал, что не будет безопасного способа что-то проверить, как в Нейвсинк Бэнк.
— А завтрак заканчивается в одиннадцать, — сказала она, практически сбрасываясь с кровати, чтобы с неё соскочить. — Нужно торопиться, — объявила она, хватая свою сумку и исчезая в ванной.
Я улыбнулся, глядя на её удаляющееся тело, думая о том, что женщина, которую так захватывает завтрак, может меня заинтересовать.
Я потянулся, нашёл свою байку и натянул её, после чего обулся. Я был достаточно разумен, чтобы понять, что как только мы выйдем на жару, байку носить будет невозможно, но собирался избегать любопытных взглядов как можно дольше.
— Хорошо, ванная вся твоя, — объявила она, выбегая обратно, завязывая волосы в небрежный узел на макушке. На ней не было ни грамма макияжа, но она всё равно была ужасно прекрасна. — Давай, иди чисти зубы. Мне внезапно захотелось блинчиков, — сказала она, вызывая у меня большую улыбку.
— Блинчики должны были быть в полночь, но ты хотя бы пытаешься приспособиться к американской культуре, — ответил я, проходя мимо неё, чтобы выполнить свой быстрый утренний ритуал.
Мы позавтракали, поговорили о еде (которая ей понравилась, хоть она и сказала, что еда вроде блинчиков — это лакомство).
— Готов поспорить, куколка, с этих пор ты будешь есть блинчики как минимум два раза в неделю.
— Вряд ли, — она закатила глаза, очищая тарелку. — Ты готов? — спросила она, вставая.
— Нервничаешь, — отметил я, следуя за ней в сторону холла.
— Я не…
— Ты нервничаешь, — я перебил её, касаясь её бедра, когда мы прижались друг к другу, чтобы пролезть через дверь. — Это нормально, — заверил я её, пока мы садились в машину. Я наконец-то отказался от байки и стянул её. — Несколько дней назад ты даже не знала, что есть вопросы, на которые нужны ответы.
— Я просто… хочу покончить с этой частью, — сказала она, и я чувствовал ощутимое напряжение в ней всю поездку до церкви, которая представляла собой удивительно большое сооружение со старой отделкой, изогнутыми окнами из витражных стёкол и огромными деревянными дверьми. Слева, окружённое свежеокрашенным частоколом, находилось маленькое, древнее на вид кладбище с разваливающимися надгробиями, слова на которых давно смыло время.
— Идём, — сказал я, потянувшись к своей двери, зная, что если сидеть и пытаться «подготовиться», её жизнь только усложнится. — Давай надеяться на старых монашек и священников, или как там они ещё называются.
Религия, в целом, была выше моего понимания.
В мире было слишком много зла, чтобы было некое высшее любящее существо, предположительно присматривающее за нами.
В детстве я слишком много времени плакал и кричал, умоляя какую-нибудь высшую силу вмешаться.
Но ничего не пришло.
Так что мне пришлось выпутываться самому.
Вся вера, какая у меня была, в тот день умерла.
Первый раз, когда я забрал жизнь.
— Что? Боишься загореться? — поддразнила она, заставляя меня понять, что опередила меня на несколько шагов, пока я смотрел на крест на крыше.
— Делаю «божью» работу, избавляюсь от ублюдков. Думаю, изображения ангелов затянут песню, когда я туда войду, — сострил я, пытаясь прикрыть своё мрачное настроение.
— Я могу вам помочь? — поприветствовал нас голос, когда мы прошли половину пути к алтарю.
— Здравствуйте, я Эван. Это Люк. У нас на самом деле есть вопрос об иммигрантке, которая могла здесь быть, — на этом она сделала паузу, оглядываясь на меня, ожидая, когда я протяну ей газетную статью, которая была у меня с собой. — Боюсь, это было давно, — объяснила она, протягивая вырезку молодому мужчине.
— Ах да, это было до меня, — объяснил он, без необходимости, ведь я был довольно уверен, что он ещё даже не достиг возраста, чтобы можно было законно пить. — Давайте я позову Сестру Марию. Она здесь дольше, чем я на этом свете. Она может вспомнить.
Он вернул нам статью и ушёл за двери сбоку от алтаря, на несколько долгих минут оставляя нас в практически некомфортном одиночестве.
