Поэтому мы оба подскочили, когда раздался женский голос.
— Габриэла? — ахнула она, тут же перекрестившись с огромными глазами.
Оказывается, мои знания о монашках немного устарели, потому что я ожидал длинные чёрные робы и штуку в виде коробки на голове. Но эта монахиня была одета в длинную синюю юбку и синюю жилетку поверх белой рубашки с длинным рукавом. На её шее висел крест, и большую часть волос закрывала синяя вуаль, показывая только маленькое количество седины у линии роста волос.
Она была такой, какой можно ожидать увидеть монахиню, пробывшую в церкви почти тридцать лет — старой, немного сморщенной, с зелёными глазами за очками в металлической оправе. От неё исходила аура доброты, но в то же время строгости.
— Но нет, — тут же сказала она, прищурившись и глядя на Эван. — Должно быть, мои глаза меня обманывают. Чем я могу тебе помочь, моя дорогая?
— Здравствуйте, сестра, — ответила Эван, тепло ей улыбаясь. — Меня зовут Эвангелина. Это Люк. На самом деле, у нас есть несколько вопросов о женщине-иммигрантке, которая могла быть здесь лет двадцать с чем-то назад, — чёрт, даже я уже слышал в её голосе поражение. Но тем не менее, она протянула статью из газеты.
Сестра Мария едва взглянула на статью, прежде чем поднять взгляд обратно на Эван, с явным осознанием на лице.
— Не удивительно, — сказала она, качая головой. — Не удивительно, что я приняла тебя за неё, — объяснила она, сворачивая газету, будто та её оскорбляла. Вероятно, так и было, если ей пришлось разбираться с последствиями изнасилования Алехандро бедной женщины. — Ты Эвангелина, — объявила она, с такой уверенностью, будто у неё спросили, существует ли Бог. — Дочь Габриэлы. Ох, ты вылитая она.
— Вы её знали? Габриэлу? Женщину из статьи.
— Твою мать, — исправила Сестра Мария. — Может ты её и не знаешь, дорогая, но она была твоей матерью. Ты словно её отражение в зеркале с того дня, как она пришла сюда, такая тощая от путешествия, что все кости торчали под платьем, и на спине у неё была трёхлетняя пухлая малышка. Эвангелина Луана Сантос.
Сейчас было не время говорить это вслух, но я знал это, чёрт побери.
Эван с трудом подбирала слова, тяжело сглатывая и качая головой.
— Можете рассказать нам, что произошло в ту ночь, когда на неё напали? — спросила она, зная, что нам нужны ответы, даже если отстойно задавать чёртовой монахине такие вопросы.
Лицо Сестры Марии побледнело, с одновременно грустным и разъярённым выражением.
— Она пошла на работу в местный отель, как всегда. Взяла с собой тебя, — сказала она, кивая на Эван. — Она разрешала тебе приходить и смотреть телевизор, пока сама убиралась. Её босс не обращал внимания, зная, что здесь тяжело одиноким матерям-иммигранткам, — когда она продолжила, её голос помрачнел. — Когда всё произошло, она была в ванной. Мужчина вернулся, сделал тебе телевизор погромче и зашёл вслед за ней. Этот нелюдь, — прорычала она, зажмуривая глаза, качая головой, пытаясь прояснить картину. — Что он с ней только не делал.
— Я не могу, — произнесла Эван, покачала головой, развернулась и убежала на улицу.
Часть меня, может даже большая часть, хотела пойти за ней, хотела успокоить её. Однако, другая часть знала, что одному из нас нужно получить все ответы.
— Дайте угадаю, когда она вернулась, Эван нигде не было.
— Она едва могла ходить, но неделями обыскивала всё вокруг, вымаливая у всех, на кого натыкалась на улицах, информацию о своей пропавшей дочери. Никто так никогда и не узнал, что с ней случилось.
— Случилось то, что её забрал насильник её матери, воспитывал как свою дочь и, без ведома Эван, насиловал женщин на нескольких континентах. Он недавно умер…
— Я знаю, что не должна так говорить, но туда ему и дорога.
— Пусть гниёт в аду, — согласился я, хоть сам в него и не верил. — И она наконец узнала о нём правду. Мы нашли информацию, которая связывает её с МакАлленом, поэтому приехали сюда за ответами. Что случилось с Габриэлой?
— Через два года, совсем сломленная, просто оболочка женщины, она уехала обратно.
— Обратно куда? В Мексику?
— В Бразилию.
— У вас есть какие-либо причины верить, что она ещё жива?
Сестра Мария слегка улыбнулась мне.
— Мы связывались. Пока она восстанавливалась. Пока она проклинала Бога за потерю своей дочери, мы стали близки. Она всё ещё шлёт мне письма, время от времени, спрашивает новости или просто здоровается.
— Есть какой-то шанс получить её адрес?
— Через двадцать четыре года страданий и размышлений? — спросила она, качая головой. — Конечно, вы можете узнать адрес, чтобы избавить её от несчастий неуверенности. Она будет вне себя.
С этими словами она пошла за письмом и вложила его мне в руки.
— Эвангелина, — произнесла она, удерживая мой взгляд. — С ней всё будет хорошо? Для неё сейчас не лёгкое время.
— Она намного сильнее, чем кажется. Ей просто нужно время, чтобы всё обдумать. Спасибо вам за всё. Это много значит.
— В кои-то веки, — сказала она, по-доброму улыбаясь, — я с нетерпением буду ждать письма Габриэлы. Она будет так счастлива.
— Мы обязательно скажем, что вы помогли, — с улыбкой ответил я, а затем пошёл обратно к выходу на улицу.
Эвангелина сидела на нижней ступеньке, подтянув колени к груди, поставив локти на колени и закрыв руками лицо.
Я уселся рядом с ней, наши тела оказались прижаты друг к другу от плеч до обуви, но нас не волновала давящая жара.
— У меня есть её адрес, — сказал я ей, постучав по её голой коленке письмом от Сестра Марии.
— Я была там, — сказала она в ответ, напряжённым голосом. — Я была в соседней комнате.
— Эв, тебе было три года. Ты ведь не могла знать…
— Я была в соседней комнате, а этот чёртов ублюдок сделал такое с моей матерью? А затем забрал меня? Зачем? В качестве проклятого сувенира? Как какой-то зуб у трупа? Как, Люк? — спросила она, глядя на меня умоляющим взглядом. — Как я могла не знать, какое он зло? Как?
— Послушай меня, — сказал я, убирая письмо и разворачиваясь к ней лицом. — Делая то, что делаю, я узнал, что не важно, каким кто-то является злом, если не допускать промахов, все вокруг оказываются шокированы, когда узнают правду. Им приходится адаптироваться. Приходится устраивать хорошее шоу.
— Двадцать четыре года? — огрызнулась она, смахивая слезу, которая скатилась по щеке. — За всё это время он ни разу при мне не прокололся?
— Даже если бы прокололся, Эв, у тебя не было бы никакого контекста, чтобы всё сопоставить. Ты списала бы это на то, что у него был тяжёлый день на работе, зная, что это приносит некий уровень тьмы в его жизнь. Дело не в тебе. Отстойно, что ты чувствуешь даже малую каплю вины из-за этого. Тебе было три. Конечно, ты не помнишь ничего из этого, и он мог выдумать любую историю, которую захотел. И, я ненавижу говорить это, потому что считаю насильников самыми жёсткими придурками, а придурков я повидал много, — добавил я, пожимая плечами, — но тот факт, что ты никогда не видела эту его сторону, показывает, что в нём было что-то хорошее. Ты выросла любимой. Ты любила его достаточно, чтобы захотеть убить меня за то, что я убил его.
— Я знаю! — огрызнулась она, вытирая обеими руками слёзы под глазами. — Это самое худшее! Я любила его. Я любила его, а он жестоко изнасиловал мою мать, пока я смотрела мультики в соседней комнате! А затем он украл меня. А я любила его!
На этой фразе её голос сильно надломился, и я опустил руку на её поясницу, притягивая девушку к своей груди.
У меня было ощущение, что разговор пойдёт в этом русле, но было очевидно, что в начале путешествия Эван была не так убеждена. Она не была так готова к этой неизбежности, как могла бы быть, если бы подумала о возможностях где-то между Джерси и Техасом.
— Я его ненавижу, — произнесла она мне в шею, её тело дрожало от молчаливых рыданий.
