Я хмыкаю. Краем глаза вижу, как входит Давид, и выбираюсь из-за стойки. Улыбаюсь ему, когда он ловит мой взгляд. он снова собрал волосы в небрежный хвост, а на лицо тенью легла трехдневная щетина. Он не улыбается, потому что уже замечает Антона. Вижу, как напрягается его тело, когда он сердито прищуривается и поджимает губы. На нем спортивные штаны и толстовка с капюшоном темно-синего цвета.
— Привет — улыбаюсь я и выставляю руку вперед. Потому что вижу твердое намерение своего парня поцеловать меня. Давид упирается грудью в мою руку, когда наклоняется ко мне и останавливается. Смотрит на меня так, что мой желудок делает сальто, а потом давит на мою руку и прижимается губами, к моим губам. Одной рукой притягивает к себе за талию, а другую кладет мне на затылок, а потом крепко целует. Это не просто поцелуй, это открытое заявление, кому я принадлежу.
После того как отстраняется я едва могу стоять. Голова кружится, а ноги дрожат.
— Что он здесь делает? — спрашивает Давид и кидает на Антона мимолетный взгляд. Я пожимаю плечами и протягиваю руки, чтобы обнять его за шею, а потом прижимаюсь туда, где шея соединяется с плечом, и делаю глубокий вдох. Давид напряжен, не помогает даже то, что я несколько раз целую его шею.
— Какие у нас планы на вечер? — спрашиваю я и пытаюсь захватить все внимание своего парня, но мы оборачиваемся на Антона, когда он громко цокает несколько раз.
— Поверить не могу, что ты всерьез променяла меня на кого-то вроде него. — Мне не нравится пренебрежение в его голосе. Он не может считать себя лучше Давида, потому что это не так.
— Прекрати таскаться за моей девушкой — говорит Давид сквозь зубы.
— Ну — у — тянет Антон — Какое-то время назад она была моей девушкой. Я просто еще не привык к тому, что это не так. На твоем месте, я был бы внимателен с ней. Ведь она начала крутить с тобой, когда мы еще были вместе — он хихикает как гиена.
— Замолчи! — рычу на него я.
— Кто знает, что с нами будет завтра — продолжает Антон и Давид шумно вдыхает, его грудь расширяется и я вижу, как он сжимает руки в кулаки.
— Может, поговорим немного на улице? — спрашивает Давид и кивает в сторону двери. Я хватаю Давида за руку, чтобы привлечь его внимание. я не хочу, чтобы они вдвоем выходили на улицу, потому что не хочу, чтобы Давид бил Антона.
— Давид, не надо его бить — шепчу я, но Антон все равно нас слышит, поэтому издает недовольный стон и проходит мимо нас, задевая меня своим плечом. — Давид! — я хватаю так сильно, как только могу, чтобы он не пошел за ним, но уже знаю, что не смогу его остановить.
— Детка, я не буду его бить. — он наклоняется и быстро целует меня в губы — Мы только поговорим.
А потом он отдирает меня от своей руки и делает шаг назад, подмигивает мне. Оборачивается и идет к двери, так уверенно в себе и вальяжно, словно король этого места и моей жизни.
25
Захожу в квартиру и в коридоре застаю папу. Он стоит, скрестив руки на груди в темных джинсах и светлой футболке. На лица маска безразличия, которая, уверенна, дается ему не просто.
— Почему так долго? — спрашивает он. Не отвечаю ему, потому что вожусь с кроссовками, и не только. Какое-то время назад мы поссорились по телефону. Он говорил столько неприятных слов, что сейчас мне не только говорить с ним не хочется, даже смотреть на него. Я чувствую, как меня трясет от нервов.
Из-за этого мы с Давидом отменили все планы, и он привез меня домой. — Что у тебя с математикой? — снова спрашивает он. Едва ли это причина, по которой он так зол. Встаю в полный рост напротив него и прищуриваюсь. Замечаю, что его тоже бьет мелкая дрожь.
С математикой у меня ничего хорошего. Я отстаю и не имею никакого желания нагонять и подтягивать. А вчера пропустила занятие с репетитором, потому что захотела привести время в более приятной обстановке. Возможно, это было не умно, но мне все равно.
— Я могу пройти? — аккуратно спрашиваю я, и он отходит, чтобы дать мне пройти, и я прохожу, направляюсь в свою комнату, потому что не вижу смысла продолжать дальше нашу ссору. По телефону папа был не избирателен и говорил все, что приходило ему в голову. Я останавливаюсь, когда он хватает меня за локоть, как раз в этот момент, появляется мама.
— Твоя успеваемость оставляет желать лучшего — говорит он, но с моей успеваемостью все хорошо, если не считать математику. — Если ты забыла, то позволь напомнить, что ты в выпускном классе — поучает он — Сейчас не самое удачное время вести себя легкомысленно. — я молчу и кажется, это его еще больше злит. мне нечего сказать. Все это я уже слышала по телефону, правда он не скупился на оскорбления, видимо ярость ослепила его и заглушила здравый смысл. Не припомню, что папа вообще когда-либо говорил со мной так. — Я говорил с Антоном — продолжает папа — Он был в кофейне. Ты когда-нибудь бываешь без него? — мне, кажется, я слышу скрежет его зубов. — Ты настолько погрязла в нем? Кристина, о чем ты думаешь? Разве мы не договаривались, что у тебя на это всего две недели? Сколько времени прошло с тех пор — ругает матом папа. — Долго это будет продолжаться?
— Долго — огрызаюсь я
— Прекрати разговаривать со мной так. — предостерегает он. Мои перемены не приводят его в восторг, особенно то, что я больше не молчу и не опускаю глаза в пол. Я сжимаю губы в тонкую линию и больше ничего не говорю. Папа выжидающе смотрит на меня, возможно, ждет, что я буду извиняться. — Я требую, чтобы ты перестала общаться с Давидом. — я скрещиваю руку на груди. Разве мы не говорили о математике.
— Я не перестану с ним общаться — спокойно говорю я. Мне кажется, что папа вот-вот взорвется.
— Могу я узнать почему? — спрашивает он и буравит меня своим тяжелым взглядом. Мама медленно проходит вперед и становится рядом с ним.
— Я его люблю — отвечаю я и чувствую, как по телу разливается тепло. Папа кривится и усмехается.
— Сильно сомневаюсь, что здесь идет речь о любви. — говорит он — Кристина, я требую, чтобы ты перестала общаться с Давидом. Я запрещаю тебе видеться с ним и хочу, чтобы ты избавилась от этих отношений в ближайшее время. — он сердито прищуривается, прямо как Давид, в тот день когда встретил в кофейне Антона.
— Я не перестану общаться с Давидом, только потому что ты так хочешь — говорю я — Ты его даже не знаешь. И не пытаешься. — обвиняю я и вижу, как ярость от моего неповиновения застилает папе глаза. Он рявкает на меня, чтобы я замолчала, но я продолжаю говорить и высказываю все, что об этом думаю, а он снова говорит все, что думает о Давиде и его семье.
Это неприятно и очень больно, потом папа начинает шантажировать меня буквально всем, что только приходит к нему в голову и в конце концов орет, что запрет меня в комнате и будет выпускать лишь для того, чтобы я сходила на учебу и обратно, если это единственный способ избавить меня от общения с Давидом.
Наша ссора набирает обороты с каждым моим ответом на его запрет. Все мои попытки убедить его в том, что Давид делает мою жизнь лучше, только сильнее распаляют папу. В конце концов, наша ссора достигает таких масштабов, что словно цунами накрывает нас троих с головой, и мы проваливаемся, проваливаемся в пропасть непонимания.
Отношения с родителями трескаются и едва ли не разбиваются вдребезги от нежелания понять меня и выслушать. Я буквально отшатываюсь от его слов, как от ударов, они словно острые ножи врезаются в меня, бьют так больно, что я всхлипываю.
Трясущимися руками я вытаскиваю телефон из кармана, когда он звонит в третий раз, и даже не успеваю увидеть, кто так настойчиво пытается мне дозвониться.
Папа выхватывает мой телефон и убирает к себе в карман, пока я вырываюсь из его хватки, чувствую боль в руке и в волосах, когда он тянет меня вглубь по коридору. Ору на него и бью кулаками везде, где могу попасть, а его хватка становится только сильнее.
Кричу, когда он силой толкает меня в комнату, а я валюсь на ковер. Слышу щелчок и снова кричу.
