class="p1">Как сейчас помню… Я готовился к сезону. Десятый класс, моя мечта, да что там — цель: вырваться из этого болота. Познать настоящую жизнь, а не тот гадюшник к которому я привык. Я капитан команды, десятиклассник, ехал на финал. Тот финал, который определил бы мою дальнейшую судьбу, как звонок отца и два слова: «Мать умерла». В один миг все оборвалось. Осталась только звенящая пустота.
У нее оторвался тромб. Она оказалась такой же хрупкой, какой и выглядела. Это, конечно, не помешало Мурчику уже через неделю трахать сук и нюхать. Ему, казалось, вообще ничего не мешало.
Тогда я стал пахать еще больше. Я пропадал на льду все свободное время, не знал жалости к себе. Тренировался до тех пор, пока ноги не начинали отказывать. Игнорировал постоянные судороги и напряженные мышцы.
На очередной игре, когда меня толкнули в борт, почти ничего не почувствовал. Пролетел несколько метров и забил шайбу. Последнюю шайбу в своей жизни. Все к чему стремился, все к чему шел, прокладывая путь из бесконечных шишек, ушибов, переломов, пота и боли — накрылось медным тазом, когда, отъехав, я упал. Упал и не смог больше подняться. У меня оказалась раздроблена бедренная кость. Собирали по частям, связки в хлам. О спорте можно было забыть.
Опускаю глаза на свой шрам, по которому медленно скользят капельки воды. Со временем он побледнел, но на моей смуглой коже сильно выделяется. Всю жизнь он будет служить напоминанием того, чего я никогда не буду иметь.
Соня
Я не понимаю. Не понимаю, почему нужно быть таким несносным типом? Почему ему нужно постоянно мне угрожать?
Ударив рукой по подушке, со стоном утыкаюсь в нее. Возможно, мне удастся выйти из номера, найти тех прекрасный людей и позвонить от них или попросить помощи?
— Я знаю, что ты что-то замышляешь, — говорит Демьян. Я не слышала как он вышел из душа, вероятно, потому что обдумывала очередной план побега.
— Да что ты? — сарказмом выпаливаю, переворачиваясь с живота на спину, и тут же об этом жалею. Очевидно, он обнажен. И его наготу скрывает лишь белое полотенце, обернутое вокруг бедер.
— Когда ты долго молчишь и не огрызаешься, то начинаешь думать. И не о том, о чем нужно.
Вода с его мокрых волос падает на кровать, прямо мне на ногу, настолько он близко подобрался.
— И о чем же мне нужно думать? — скучающим тоном интересуюсь.
— О том чтобы твой папочка поторопился.
— А если он не поторопится. Что тогда?
Этот вопрос уже давно сидит в моей голове. Что будет потом? Он продаст меня в сексуальное рабство? На органы? Начнет резать и посылать отцу по частям? Что, мать вашу, он собирается делать? Потому что я хочу знать, сколько у меня есть времени, чтобы свалить от него. Мой вопрос ставит его в тупик. Он не ожидал, что я наберусь смелости спросить вот так в лоб.
Что ты со мной сделаешь? — коброй шиплю, прожигая его глазами, когда спустя минуту не слышу ответа.
Он не хочет отвечать. Видно по его недовольной роже, но все-таки отвечает:
— Я заключу выгодную сделку с тем, кто хочет тебя больше твоего отца.
Ком подбирается к горлу. Мы оба прекрасно знаем кого он имеет ввиду. Представления не имею, что рассказал ему его дружок, но этого достаточно, чтобы он сделал какие-то для себя выводы.
— Н-но ты… — растерянно заикаюсь, — ты говорил, что отдашь меня только отцу.
— Да, — соглашается, кивая головой. Мы смотрим друг друга в глаза, и я не верю его словам. Почему? Не знаю. Просто не верю. — Но я не буду нянчиться с тобой до скончания веков, — обрывает все мои надежды и поворачивается спиной.
Демьян достает из рюкзака чистые вещи, не стесняясь, надевает боксеры, после чего скидывает полотенце. Будь я не так подавлена, то высказала свое «фи», но я нахожусь в таком ужасе, что даже не слышу его обращение ко мне, пока он не кладет свою руку мне на плечо.
— Душ свободен, если тебе нужно.
— Угу, — невнятно бормочу, вставая и направляясь в ванную комнату.
Это крах всему. Мой конец. Отец позволит сделать все Борису Михайловичу, чтоб его схватил паралич. Он выждет время, и когда у Демьяна не останется выбора, тот отдаст меня старому извращенцу. Мне нужно срочно выбраться из этой западни! Срочно!
Но пока я на крючке. Уверена, что Демьян даже сейчас прислушивается к каждому моему шагу. Мне нужен четкий план действий и холодная голова на плечах. Я скорее отрежу себе руку, чем признаюсь ему в том, что считаю его умным, но это так. Его не так легко обвести вокруг пальца. И для того чтобы это сделать мне не нужно вызывать никаких подозрений.
Пока размышляю о том, как бы перестать вызывать подозрения, учитывая, что веры мне — нет, купаюсь. Такое чувство, что на мне вековая грязь, и, конечно же, этот душ ни идет ни в какое сравнение с моим джакузи, но он в сотни раз лучше тазика. Слова человека, который просуществовал несколько дней вне цивилизации. А еще я никогда в жизни не была так рада белому «другу», даже когда меня выворачивало после попойки с Ульяной.
Халата здесь нет. Впрочем, как и именной косметики и всего того к чему я привыкла. Лишь кусочек мыла, которое, слава всем святым, закрыто и пару пакетиков однодневных шампуней. Просто надеюсь, что мои волосы не выпадут после него.
Выхожу, плотно завернувшись в полотенце, для достоверности придерживая его рукой. Как трусливый заяц крадусь в комнату на носочках, где горит лишь настольная лампа.
— Вон вещи, — произносит Демьян, нарочно отворачиваясь от меня, хоть его и глаза косят, опаляя своим взглядом.
Хватаю их и бросаюсь рысью обратно в ванную, хлопая дверью.
Прочь! Прочь! Какого черта мне так жарко?!
Обмахиваю свое лицо руками, что покрылось предательским румянцем, но толку никакого. Открыв воду, ополаскиваю его несколько раз, и только после этого шум в голове и жар, начинают стихать. Так не должно быть. Нет. Это против всяких правил. Это не по плану. Почему я не испугалась его? Мне следовало огрызнуться или бросить в него той гребаной лампой в голову, но вместо этого я загорелась и позорно сбежала.
Из ванной выхожу не раньше, чем через пять минут. Вновь захожу в комнату. До меня, как до жирафа, только сейчас доходит, что у нас одна кровать. На двоих. Поэтому останавливаюсь в замешательстве около нее.
