счёт — это витрина счастливой жизни, как машина, одежда, дорогая обувь, часы и прочий неотъемлемый антураж респектабельности… А загляни за неё, там холод, идеальный стерильный, нечеловеческий…
Витька обрадовался, как всегда,
— Приезжай, конечно, и оставайся, сколько хочешь, — но принялся оправдываться, — только спать будешь на раскладном кресле в зале. Прости друг, ложе с балдахином пришло в негодность! — это он раскладушку так называет, — мои спиногрызы устроили на нём скачки, как на батуте, не выдержало нагрузки…
— Жаль, оно мне нравилось, — смеюсь, — такая приятная ломота в пояснице после него! Ну, раз такое дело, могу и на полу, — я, правда, могу на полу, на кресле, мне по фигу! Хочется нормальной человеческой жизни…
* * *
Когда Изольда отпустила с Богом в свободное плавание, сначала немного испугался, а потом почувствовал облегчение, а ещё через некоторое время свободу. Женское внимание, азарт больших денег, и никакого отчёта, ни перед кем!..
Ох, и покуролесили! Жизнь понеслась, как виды за окном скоростного поезда, события мелькали калейдоскопом!
Чего-то недоставать начало не сразу, и очень долго не понимал, чего. Суета и одноразовая любовь стали приедаться. Потом сам собой пришёл неясный ответ: в душе, в сердце должен кто-то жить. Постоянно. Те, что рядом, не западали. Наверное, не тех выбирал. Зато всё чаще вспоминал Наташку — первую и единственную любовь.
Когда уехал, она оборвала общение, но я же знал, где искать. Не откажет, она любит меня, просто в обиде. А теперь я ещё и крут! Если нищего любила, то такого орла, каким стал, простит!
Нашёл, оказалось, опоздал: уже год, как замужем, и вот-вот появится малыш. Вроде, недавно расстались, когда успела? Неприятно кольнуло: не дождалась…
Мы встретились на нашем месте, пирс ещё больше развалился, съедаемый ненасытным морем, но для меня остался тем же сакральным местом неколебимого тихого счастья незамутнённого никакими проблемами.
Наташка со своим огромным животом, похожая на гусыню, в платье-балахоне, остановилась на берегу,
— Не пойду дальше, я и ног-то не вижу, не то, что камней.
— Ты счастлива? — я вглядывался и узнавал знакомые черты, те же зелёные глазищи, сверкающие на рыжем поле веснушек, что не пожалело на неё солнышко, те же буйные рыжие кудри, по-простому перехваченные ободком, и не узнавал в то же время. Лицо изменилось, она сказала, смутившись,
— Не смотри, я сама себя не узнаю, расплылась вся, говорят, потому что будет мальчик.
— Ты счастлива, Наташ? — повторил вопрос, и на этот раз она ответила,
— Да… с ним надёжно! — я не глуп, когда много пишешь о людях, начинаешь читать между строк, вернее, между слов. Камень в мой огород. Она до сих пор обижена. Не мудрено, я ж её бросил сам,
— Прости, я был идиотом! — она приняла,
— Забудь, прошло уже! — о чём ещё говорить?
— Понимаю, что прошло, но я люблю тебя и любил одну, просто случилось умопомрачение… Опоздал! — она улыбнулась, как-то светло и спокойно, как монахиня после пострига, хотя я не знаю, как они улыбаются, но почему-то в тот момент подумалось, что так.
— Спасибо, — только одно слово, развернулась и пошла назад, переваливаясь своей неуклюжей утиной походкой.
Я не окликнул и не рванул вдогонку, просто стоял и смотрел, как уходит моё счастливое прошлое, которое могло стать настоящим и будущим, и которое пора отпустить…
Дома с тех пор не был. Родители в обиде, братья тоже, зазнался, говорят, а я не могу, прошлое так и не отпустил, или оно меня не отпустило. И не поеду, пока не отпустит. Может, никогда…
* * *
К Витьке завалился с подарками для всей его шантрапы, для жены, и для него. Светка не удивилась, с пустыми руками не приезжаю, пусть редко, но метко. Ребятня, как клещи повисла на шее, друг смеётся,
— Аркашка, ты не дедом Морозом на полставки подрабатываешь?
— Пытаюсь! — отвечаю сквозь объятия детских ручонок.
— Эй, клопы! — командует Витька строго, — живо отвяли от человека!
— Не надо, мне в радость! — мне правда, в радость, своих же нет, и вряд ли будут, откуда бы им взяться.
Светка словно читает мысли,
— Аркань, тебе бы жениться, да своих настрогать!
— Пока не получается, — развожу руками, малышня гроздьями свисает, но обходится без моей поддержки.
— Он всё по принцессам, — смеётся Витька, — а из них жёны никудышные.
— Ты бы загадал, что ли на Новый год, жену найти, мне это помогло в своё время! — и она треплет Витькины вихры по-хозяйски, но так уютно и ласково, а Витька жмурится и льнёт навстречу руке, — видишь, кого нашла!
— Вижу! — смеюсь, а у самого глаза щиплет, меня так никто не коснётся, не потреплет, меня не нашёл никто, потому что я сильно потерялся…
Мы с Витькой засиделись допоздна, как всегда на кухне. Там у него теснотища, но вдвоём в самый раз для душевной беседы. Светка отправилась укладывать малышню, да в детской с ними и задремала.
За окном темно, холодно, а на Витькиной кухне тепло и вкусно. Выпили, конечно, не без этого, но не сказать, что напились, просто, за встречу и хороший разговор.
Потом захотелось покурить. Я, вообще-то, не увлекаюсь, но за компанию можно. Друг порывался бросить три раза, по количеству детей, перед рождением каждого бросал, но всякий раз возвращался, говорит, в его трудовом коллективе иначе не проживёшь. Но дома ни-ни, табу. Поэтому, когда он созрел до «не могу»,
— Пошли, курнём, а то уже уши опухли! — я согласился. И мы отправились во двор.
На улице тишина, ни души, но присесть негде. Скамеек нет ни у подъездов, ни дальше.
— Что за дичь? — возмущаюсь, — сколько бывал тут у вас, ничего не меняется, трудно, что ли лавочек наставить.
— Так сломает шпана, да ещё песни будут горланить, да потасовки под окнами по ночам начнут устраивать. Это не твоя загородная резиденция, элитарий! — потом подумав, — хотя я одну знаю.
И ведёт меня на детскую площадку. Там домик посередине из цветных реечек, а внутри две узкие перекладины одна напротив другой, для малышей как раз попу посадить.
— Не пролезем, — сомневаюсь, — слишком вход маленький.
— Пролезем, я пробовал, когда бросал в последний раз, прятался, чтобы Светка в окно не увидела.
И мы, сложившись в три погибели, пролезаем, и устраиваемся, упершись коленями друг в друга.
— Будешь! — Витька предлагает сигарету, я не отказываюсь.
Так и сидим, дымим потихоньку. Потом друг прокашлявшись, спрашивает,
— Аркаш, ты не болен?
— Не-ет! Здоров, как бык, с чего ты взял? Хреново выгляжу? — вроде не замечал.
— Выглядишь хорошо, как всегда, только
