– Ты говоришь какие-то странные вещи, – пробормотал папа, опустив голову. – Я, конечно же, прекрасно помню, что ты – преподаватель английского языка, а никакая не кухарка. Но согласись: я работаю как каторжный. Эти бесконечные концерты, репетиции, премьеры…
– Помнишь, я застукала тебя в кухне с Макаровой? – оживилась вдруг мама. – Декольте у нее было по пояс, и ты не устоял.
– У меня с Макаровой ничего…
– Да, я помешала. Ты отскочил от нее так резво, что сбил меня с ног.
– Аня, ты же учитель, – сконфузился папа. – Ты педагог, Аня, и говоришь такое при дочери, при постороннем человеке…
– Ты думал, что я – слепая? Дура, идиотка?
– Нет, ты не идиотка, Аня… Не дура и не слепая…
– А может, это ты – слепой? Морщин у меня в два раза меньше, чем у Макаровой. Разница в одежде? Да я бы и в молодости никогда не вырядилась в платье с декольте до пупа. В отличие от Макаровой я не потолстела. Я не крашу волосы, седых пока нет, – мама выдернула шпильки, мотнула головой, и туго свитый на затылке крендель распался. Блестящие каштановые волны густо облили плечи.
– Аня, прости меня… прости… Да, это я слепой… Я идиот. Но ты ошибаешься, если думаешь, что я все забыл… Я помню, Аня… Помню, как купил розы на всю зарплату… Ты сказала, что любишь розы… Был дождь…
Женя переглянулась с гостем. Хозяева не заметили, как дочь и знаменитый скрипач на цыпочках выскользнули из гостиной, тихонько прикрыв за собой дверь.
До прильнувшего к щели уха доносились тихие голоса. Нечаянно вмешавшись в личную жизнь родителей, Женя полагала, что вправе знать больше.
– Мы куда-то бежали…
– Ты пропустила автобус, а он был последний.
– Я смеялась и плакала… Все кругом плакало из-за дождя.
– А ты почему?
– Я была счастлива.
– Я так любил тебя тогда…
– А теперь?
– И теперь… Аня.
Счастливый дождь струился из-под крана. Опасаясь нарушить хрупкость прозрачно плещущей тишины, Женя молча проводила Александра Леонидовича к входной двери.
– Пистолеты забыл, – шепнул он.
– Тс-с-с… Завтра сама принесу.
Гость беспрекословно повел себя как мужчина от 25 до 30: «Шампунь – быстро намыливается, быстро смывается». Несостоявшуюся дуэль, случайную корриду, актерские и прочие огрехи они обсудят потом.
В прекрасную минуту, когда мама с папой, наверное, забыли обо всем на свете и потянулись друг к другу, тонкую рябь капельного покоя разбил телефонный трезвон.
– Да, он здесь… Евгений, тебя.
– Нет, Светлана Ти-тимофеевна, – заикаясь, проговорил папа в трубку. – Я что-то приболел сегодня. Не смогу. Во вторник… может быть. До свидания.
Захлебываясь далеким восклицанием, трубка упала в аппаратное гнездо.
– Вешнякова, помощник режиссера, – уведомил папа, почему-то глядя не на маму, а на вернувшуюся Женю, и опять раскраснелся. – Как надоело… Из-за репетиций я так мало бываю дома… Да сколько же можно! Прямо жить человеку не дают! Шелковников – на концерт, Шелковников – на роль! Что я им – Фигаро? Пусть Карпова посылают на свои благотворительные мероприятия…
– Я устала от твоей лжи, Женя, – мама отвернулась к окну.
Телефон снова задребезжал властно, требовательно, и раздраженный папа закричал, едва поднеся трубку к уху:
– Прошу вас, пожалуйста, не досаждать мне по пустякам! Надоели ваши претензии! – он вдруг осекся и закашлялся. – Кха-кха… Василий Всеволодович? Простите, это не вам… это не вы досажда… Але, Василий Всеволодович! Але! – он растерянно повертел трубкой. – Гудки… Ну вот, режиссер звонил.
Мама смотрела во двор, но вряд ли что-нибудь видела. Где-то шумела вода. В забытом скрипичном футляре холодно блестело оружие. Папа взял один из пистолетов и поднес его к виску. Женя не успела и слова молвить, как раздался жуткий хлопок…
Хлопнула входная дверь. Вошел мужчина в спецовке, с ящичком инструментов в руках. К чуткому Жениному носу полетели флюиды крепкого пота, смешанного с запахом литола. Новому гостю явно не понравилась представшая перед ним пародия на репинскую картину «Не ждали». Не здороваясь, сантехник Петров (это был, конечно, он) сообщил кому-то:
– Стреляются.
Из-за его спины высунулась пожилая соседка снизу и заверещала:
– Вы сначала аварию ликвидируйте, потом стреляйтесь! Затопили нас!
– Водой? – пробудился к бытовой жизни папа и опустил пистолет.
– Ой, я вытирала поднос и, кажется, кинула тряпку в мойку, – вспомнила Женя. – А в кухне кран неисправный!
И все побежали в кухню.
Опытная в человеческих скандалах Багира сидела на столе и, пока люди суетились вокруг с тряпками и ведрами, с большим достоинством поедала из коробки печенье курабье.
Сантехник Петров починил кран в две минуты.
– Принимай, хозяин, работу. Делов-то, блин, куча, сам мог прокладки сменить.
– Сколько мы вам должны? – спросил папа.
– Я ж по заявке, – замялся сантехник. – В журнале записано. Ну, может, цветы какие-нибудь. У вас их, гляжу, много, а у нашей кассирши вечером юбилей. Тридцать четыре года стукнуло.
Папа метнулся к столу с вазами в гостиной:
– Пожалуйста!
– Это мои цветы! – мама выдернула букет роз у него из рук.
– Ладно, пошел я, раз жалко, – пожал плечами сантехник, не двигаясь с места. – Чао-какао.
– Розы лично мне подарили, – пояснила мама. – А другие – не жалко!
Она поспешно собрала из ваз все остальные цветы, отжала воду со стеблей и, завернув в валявшиеся под столом папины афиши, всучила огромный букет Петрову.
– Вы чё?! – опешил он. – Такой-то сноп, поди, ого-го каких денег сто́ит!
– Берите, берите, не стесняйтесь, – пробурчал папа, обуваясь в сапоги и накидывая пальто. – Приходите чаще, нам афиш и цветов девать некуда, на халяву достаются…
– Ты куда? – испугалась Женя.
– В магазин. Куплю мяса. До смерти надоели мне ваши морковные котлеты.
Вчера, когда четвертый муж Василисы Онисифоровны внес в гостиную роскошное заиндевелое дерево, Санька грешным делом решил, что срублено оно было в Новогоднем парке, и страшно вознегодовал. Слава богу, оказалось, мамик где-то купила елку и попросила привезти с оказией. Санька все равно возмущался – зачем? Зачем убивать лес, если в магазинах искусственных елок полно? Мамик в который раз гордо сказала: «Однова живем!»
Теперь дома вкусно пахло хвоей, ель красовалась в углу у окна и гармонировала с древесными обоями. Бросая на страницы книги метеоритное сияние, мигали огни гирлянд. Саньку забавляло, что строчки разноцветными залпами высвечиваются одна за другой. Подогретая сарделька звонко лопалась на зубах, на язык брызгал горячий сок. Санька обедал и дочитывал «Цезарей».
