— Знаешь, ты прав. Состричь и снова покрасить. Ненавижу этот цвет волос.
— Да почему, дочка? Он тебе так идет...
— Это ты так считаешь. А я — ненавижу. Сам знаешь почему. Пожалуй, пойду в парикмахерскую. Прямо сейчас.
— Сейчас... сейчас я, — засуетился он, — только мы же еще не обедали...
— Я одна, без тебя схожу, — отрезала она.
— Сходи.
От неожиданности она просто обалдела. Ожидала, как обычно, услышать причитания — да как же ты одна, как же — без меня, ты ведь не сможешь, как же ты будешь... Привыкла, что везде и всегда он рядом, и тут же поняла, что погорячилась. Возражала просто по привычке, прекрасно зная, что не бросит, не оставит ее, не позволит, — а он вдруг согласился, и что теперь? Идти одной в парикмахерскую?
— Схожу. А ты что думал, не схожу? Не сумею сто метров без тебя пройти, да? Думаешь, я вообще без тебя...
— Да нет, что ты! Сходи, я же сказал. Тут недалеко, напротив. А я пока что-нибудь приготовлю.
И ушел на кухню, не добавив ни слова. Она просто пылала от злости — но вместе с тем где-то в глубине души росло другое, новое, чувство, ощущение, которое она не могла ни понять, ни объяснить, ни выразить словами. Распахнув дверцы шкафа, достала черное трикотажное платье — все остальные старые вещи висели на ней как на вешалке, а новых она не покупала. На отцовскую пенсию и пособие вообще было трудно что-то купить, кроме необходимых продуктов, да и ни к чему теперь ей были вещи, обходилась парой домашних халатов. Надела платье, подошла по старой привычке к зеркалу, медленно провела руками по бедрам, по груди, расправила складки, одернула подол... Кажется, все было в порядке. Расчесала и скрутила узлом на затылке волосы, достала из тумбочки темные очки — старые, пятилетней давности, еще в школе их носила, протерла стекла. Не видела, как замер отец, как влажно заблестели его глаза, когда он посмотрел на дочь, — красивая, Боже, какая красивая, стройная, статная, порывистая... И захлопнула дверь.
— Модельную или просто подровнять? Девушка! Да вы не слышите, что ли, я же к вам обращаюсь! Глухая? — раздраженно закончил мастер.
— Нет, не глухая, просто слепая и задумчивая.
— Слепая и задумчивая, — улыбнулся он, видимо, не приняв всерьез ее слов, — да вы очки снимите.
На мгновение — лишь на короткое мгновение — ей стало страшно. Снять очки — значит сбросить спасительную маску, обнажить душу, снова стать собой, такой, какая есть на самом деле... Рука ее медленно поднялась, на короткий миг застыла в воздухе...
— Ну, так что мы решили? — снова спросил он, даже не обратив внимания на то, как она побледнела. — Может, вам журнал дать, посмотрите, выберете что-нибудь?
— Да нет, не надо журнал. Вы мне просто концы черные обрежьте, или можете не обрезать, просто подровняйте, а потом покрасьте. В черный цвет.
— В черный цвет... — Он внимательно смотрел, изучал ее лицо, прикидывая мысленно, что получится, удивился неподвижности взгляда. — Мне кажется, что рыжий вам больше идет.
— А мне так не кажется.
— Что ж, воля ваша. Волосы чистые?
— Чистые, с утра помыла.
— Прекрасно. Увлажним.
Он побрызгал на волосы водой, расчесал, что-то напевая себе под нос и глядя только на волосы. Потом она почувствовала, как первая прядка скользнула вдоль шеи и упала на пол... Она сидела, откинув голову на спинку кресла, закрыв глаза, и вспоминала.
Самыми трудными были первые несколько шагов. Очутившись в гулкой тишине подъезда, совсем одна, сначала она растерялась. Казалось, что даже дыхание отражается эхом от бетонных стен. Спуститься по лестнице оказалось несложно, она даже помнила количество ступенек. Подъезд — как темная пустая коробка, но в ней было легче, в ней не было неожиданностей, не было подвижности, а дальше была улица — шумная, живая и пугающая... Свежий воздух моментально одурманил голову — не мудрено, почти два года просидеть взаперти, и тут вдруг такая осенняя влажность. Несколько минут она простояла возле подъезда, не решаясь шагнуть в пропасть. Парикмахерская располагалась в доме напротив — пройти нужно было не больше ста метров, она это знала, и все же... Мучительно напрягая слух, попыталась представить окружающую обстановку. Вдалеке ездили машины, поблизости — только шорох листьев, равномерное гудение откуда-то издалека, голоса — тоже вдали. Пора.
Первые шаги ее были стремительными, потом она оступилась, не различив бордюра, и едва удержалась на ногах, чуть не упала, остановилась. Немного постояла и медленно пошла дальше... Она ощущала себя канатной плясуньей — канат был повешен над пропастью, и спасти ее могла только вера. По пути ей попалась скамейка — и она тут же поняла, что двигается не прямо, как ей кажется, а немного вправо, потом она натолкнулась на детскую лесенку и сразу же представила, где находится, — парикмахерская была точно напротив, и до нее оставалось уже никак не больше тридцати метров... Сердце ее бешено застучало, ноги чуть не подкосились и стали ватными — она поняла, что дойдет.
— Девушка, вам помочь? — услышала она за спиной тихий встревоженный женский голос. Обернулась — словно ожидала кого-то увидеть, но и сзади была все та же черная пустота... — С вами все в порядке? Вы немного странно идете... Вам помочь?
— Спасибо, не надо... Я дойду. Сама дойду. Мне немного осталось!
Резкий запах нашатырного спирта ударил в нос. Она очнулась и поняла, что не хочет этого.
— Послушайте, не надо.
— Что — не надо? — не понял он.
— Красить мне волосы. Не надо.
— Что же вы... Что же вы раньше молчали, девушка? Я уже краску развел...
— Ну извините. Может быть, вы себе волосы покрасите? Чтоб краска не пропала... Вам пойдет!
— Издеваетесь! — засмеялся парень.
— Да нет. У вас глаза какого цвета?
— Серые... Кажется.
— Замечательно, черные волосы подойдут к серым глазам.
— Послушайте, вам повезло, что у меня настроение сегодня хорошее! Только за краску все равно придется заплатить!
— Охотно. Только уложите меня.
— Охотно. А вы шутница...
— Просто у меня сегодня тоже настроение хорошее.
— Замечательно. Может, сходим куда-нибудь вместе вечером? В кафе? Вас как зовут?
— Даниэла. Может, и сходим. В какое кафе?
— Ну, в «Каменный цветок», например. Здесь, недалеко. Да что вы так смотрите?
— Да я не смотрю. Вообще не смотрю. Я же сказала...
Металлическая расческа выскользнула у него из рук и почти без звука упала на линолеум. В этот момент он все понял, растерялся, почувствовав неловкость.
— Извините... Я... я не подумал, что вы серьезно...
— Так что, наш совместный поход в кафе отменяется?
— Да нет, что вы. — Он смутился еще больше, наклонился, поднял расческу и принялся вертеть ее в руках, а потом улыбнулся какой-то детской, открытой улыбкой: — Вы только постарайтесь, чтобы укладка до вечера сохранилась...
