И застыла, увидев на прохладной плитке у своих ног наполовину выпавшую из бумажника фотографию.
Женщина с длинными темными волосами и ясными голубыми глазами была мила, нет – великолепна. И держала на коленях маленького мальчика в синем комбинезончике. Стоя у нее на бедре, малыш улыбался и радостно хлопал в ладоши. Ему было не больше года.
Мозг Эйвери заработал в попытке понять увиденное. Сестер у Кейда нет. Кузин, скорее всего, тоже, учитывая особенности его семьи. Наморщив брови, она смотрела на фотографию и пыталась сообразить, кто...
– Это мой сын.
Взгляд Эйвери метнулся вверх. Кейд стоял в нескольких метрах от нее, обвязав полотенцем стройную талию, а другим вытирая волосы. От его обеспокоенного взгляда воздух застрял у Эвы в горле.
– Его зовут Закари. Фотография сделана достаточно давно. Ему только что исполнилось три года.
– Кейд сделал глубокий вдох, затем выдохнул. – Я собирался тебе рассказать. Просто... не было возможности. А женщина – его мать, Натали.
– Его мать, – прошептала Эйвери, вновь глядя на стройную брюнетку с широкой улыбкой.
У него есть сын. Желудок актрисы перевернулся, потом еще раз, как будто выдавливая из тела жизнь. Почему она не подумала, что за годы, проведенные порознь, он мог жить своей жизнью?
Просто потому, что не жила сама?
– Твоя... – она тяжело сглотнула, – ...девушка?
– Нет. Я сейчас ни с кем не встречаюсь. И не стал бы... – Он еще раз тяжело вздохнул. – Я бы не стал снова с тобой сходиться, если б у меня кто-то был.
Ладно, спасибо Господу и за это. Хотя сообщение, что у него есть сын, вызывало у Эйвери что угодно, кроме спокойствия. Она вскочила на ноги. Рука с фотографией задрожала.
– Почему ты держишь... ее фотографию в бумажнике?
– Потому что... – Он запустил пятерню в свои мокрые волосы, затем уронил руку. – Потому что она была моей женой. Она умерла, когда Заку исполнился год.
Низ живота Эйвери наполнился болью. Она отступила на шаг и ударилась спиной о стену. У нее нет причин для расстройства. Они провели порознь двенадцать лет. У него было полное право встречаться, жениться, завести ребенка. И все же на следующем вопросе ее голос сломался:
– Ты женился на ней?
Кейд двинулся вперед.
– Послушай меня. То, что я сказал тебе раньше, правда. Но она... – Он испустил судорожный вздох. – Она была сестрой парня, с которым я служил. Мы переспали несколько лет назад на свадьбе ее брата. Тогда я работал на ФБР под прикрытием, и когда Натали сказала, что беременна, я не знал, что делать. Томми как-то упомянул, что в двадцать с небольшим она пережила рак груди, а мне самому он спас жизнь на задании. Ты изображала знаменитость в Голливуде. Я не думал, что еще тебя увижу. Так что... да, я на ней женился. Только... с моей работой и всем остальным... это не сработало. Она ненавидела мои задержки и частые отлучки, а меня начали раздражать придирки. После рождения Зака все покатилось, как ком с горы. Я был готов развестись, но потом она снова заболела, и я... я не смог ее оставить.
Он придвинулся ближе. Так близко, что Эйвери могла ощутить тепло, исходящее от его кожи.
– Но я никогда не прекращал думать о тебе. Ты не представляешь, насколько виноватым я себя чувствовал. Моя жена умирала от рака, а я мечтал лишь о тебе. И до сих пор мечтаю лишь о тебе. Я не пытался скрыть от тебя Зака. Просто хотел найти подходящее время, чтобы рассказать о нем.
– Подходящее время.
Эйвери закрыла глаза, слезы жгли ей веки. Часть ее хотела вцепиться в него и больше не отпускать. Но другая, бОльшая часть, которую она пестовала последние двенадцать лет, хотела сбежать и никогда не оглядываться.
– Похоже, мы никогда не можем найти подходящее время, правда?
– Эва...
Стены смыкались над ней. Воздух сгустился и давил сверху. Ей нужно выйти.
– Я... сейчас я не могу говорить.
Эйвери выпустила фотографию и, обойдя Кейда, направилась к выходу. Листок спланировал на пол. Эйвери распахнула дверь и вышла во внутренний дворик, глубоко дыша в надежде, что это облегчит жжение в груди.
– Эва, подожди.
Теплый белый песок окутывал ее ноги. Она не знала, куда идет. Просто должна была двигаться.
Чтобы подумать. Чтобы попытаться избавиться от этой боли в желудке. Кейд ухватил ее за руку и развернул к себе:
– Не уходи от меня. Давай поговорим об этом.
Вся ее боль и злость забурлили и прорвались наружу.
– Поговорим об этом? Прекрасно, давай поговорим. Поговорим о том, почему ты бросил меня посреди ночи. Почему сбежал, как трус, и вступил в армию. Почему не отвечал на все мои письма.
Единственное, что я получила от тебя, – это бумаги об аннулировании брака. Ты хоть представляешь, как это выглядело? Как унизило меня?
– Эва...
– Как торжествовали мои родители, говоря, что все к лучшему?
– Это и было к лучшему, – повысил голос Кейд. Он крепко держал повязанное на бедрах полотенце. – Тогда я ничего не мог тебе дать. Ни работы, ни образования, ни будущего. Мы жили в чертовой дыре на краю Спокейна, едва сводя концы с концами. И все твои мечты о колледже умерли, когда родители от тебя отказались. И все потому, что ты вышла за меня. Возможно, тебе это казалось малостью, но я знал, что значит жить без денег. И не хотел этого для тебя. Мечтал, чтобы ты получила образование. Чтобы у тебя было будущее. Не хотел, чтобы мы закончили, как мои родители, в бедности и горечи, виня друг друга за плохой выбор. Так что, когда твой отец пришел и предложил забрать тебя, если я соглашусь аннулировать брак, я сказал «да». Я сделал это, чтобы уберечь тебя, а не затем, чтобы унизить и причинить боль. И уехал, потому что не мог оставаться рядом и не обладать тобой.
Эйвери смотрела на него и не знала, что сказать. На самом деле, не знала, что и думать. Да, финансовые вопросы были для них болезненными. Да, она помнила подавленность Кейда. Но каждый раз, когда Эйвери спрашивала, что случилось, он отвечал, мол, все в порядке. Улыбался, целовал ее и менял тему разговора. Как она могла хотя бы заподозрить, что Кейд ушел именно по этой причине?
Он подошел ближе и тихо сказал:
– Но это не означает, что я перестал о тебе думать. И, черт побери, не означает, что перестал тебя любить. Я прочитал первые несколько писем от тебя. Но постепенно отказался от этого, потому что не мог вынести. В них была чистая агония. Я так хотел написать тебе и объяснить, но не мог, поскольку сделка, заключенная с твоими родителям, не позволяла общаться с тобой. Потом письма прекратились, и я узнал, что ты уехала в университет. А когда я разобрался со своим дерьмом и больше не беспокоился о влиянии твоих родителей, ты уже начала превращаться в звезду. Какого черта я мог тебе предложить, кроме дурных воспоминаний?
