— Понять-то поняла, но… если наша красавица так и будет кувалдой размахивать? Мне до конца жизни к бабуле ездить?
— Почему до конца жизни? Что-нибудь обязательно переменится: либо приворот перестанет действовать, либо ей надоест этим заниматься, либо она таки огребет за свои пакости по полной программе и сама собой отвянет.
Прогноз совершенно не устраивал меня своей неопределенностью.
— К тому же, учти, — продолжала Саня, — Иван после порчи слабый будет, его потом восстанавливать и восстанавливать. Раньше вернешь, раньше вылечишь.
— Мне же его еще и лечить?
— А то кому? И лечить, и успокаивать, и отчитки на восстановление семьи заказывать. Кто это, по-твоему, должен делать? Ты ведь ему жена…
По судьбе, знаю-знаю. Только он мне почему-то больше не муж. Во всяком случае, не помнит об этом.
Что-то внутри активно сопротивлялось давлению, вера в способности бабы Нюры была изрядно подорвана — но в какой-то момент я сдалась: вдруг поможет? На излете мая мы вместе с Саней и ее знакомыми отправилась в Рузу.
Посиделки с чаепитием по летнему времени перенесли во двор. Не так давно шли дожди, но сейчас стояла жара, и за длинным столом под полиэтиленовым навесом, хоть его и постарались максимально распахнуть, было невыносимо душно. Я с интересом обнаружила, что, несмотря на хваленое омертвение, вполне способна испытывать физический дискомфорт — пожалуй, даже больше, чем раньше. Наверное, поэтому необходимость участия в протокольных мероприятиях — распивании чая, распевании гимнов и сочувственном кивании головами под неизменный рассказ о мятых десятках — страшно меня раздражала. Я буквально не могла дождаться, когда все закончится, чтобы написать под диктовку положенный текст и скорей уехать домой.
Внезапно баба Нюра, прервав монолог на полуслове и сверкнув взглядом в сторону одной из участниц застолья — тетки в явно дорогом, но каком-то нечистом наряде и с жутким лицом привокзальной алкоголички — выпалила:
— Вот и у тебя мужа нет, потому что колдуны отобрали!
Тетка, которая полчаса назад к случаю бросила фразу: «Когда мы с мужем были в Египте», смутилась — хотя, если вдуматься, одно другому не противоречило, и уличать ее во лжи никто не собирался. Баба Нюра, не обращая на нее внимания, продолжила:
— Как вот и у ей тоже, — и ткнула пальцем в меня.
Я сразу поняла чувства тетки, но сострадание к ней моментально и улетучилось под натиском злости.
«ДА ПОШЛИ ВЫ К ЧЕРТЯМ СОБАЧЬИМ!» — хотелось заорать мне.
Я, конечно, взяла себя в руки и воздержалась от демонстративного хлопанья калиткой — мои нынешние эмоции быстро умирали, и вообще не хотелось тащиться в Москву на автобусе. Я стоически выдержала до конца все, даже публичный допрос — Живешь-то одна? Одна? Без мужика? Честно? ЧЕСТНО? Смотри у меня! — но в глубине души знала, что больше сюда не приеду даже ради гарантировано светлого будущего семьи. Я еще не успела разувериться во всемогуществе магии, но в тот миг, когда люди за столом дружно повернулись ко мне, и я почувствовала себя экспонатом в анатомическом театре, мне внезапно стало ясно, что чужое вмешательство в мою личную жизнь превысило все мыслимые пределы.
Руки прочь, подумала я — и зажила летучей, ежедневно испарявшейся без следа жизнью одинокой женщины. Вокруг меня один за другим появилось несколько мужчин, старых знакомых в новых реинкарнациях. Я отчетливо слышала легкие хлопки, с которыми эти преуспевающие господа средних лет возникали из эфира, и нисколько не сомневалась, что их материализация — результат козней моего патрона (который, к слову сказать, тоже далеко не молод и явно ни в чем не нуждается). Он зачем-то хотел, чтобы я, поверив предсказаниям Сани, угодила в силки легкого благополучия. Мне пока удавалось избежать их, но… дьявол умеет искушать.
Я постройнела, помолодела, похорошела; даже самые вредные тетки в магазинах называли меня «девушкой».
Протопопов был при мне постоянно. Разумеется, не двадцать четыре часа в сутки, ведь из семьи его пока не выгоняли, а значит, он в достаточной мере создавал там видимость присутствия, но и для меня, что бы ни происходило, всегда оказывался рядом. Как это у него получалось, не знаю; наверное, я попросту забывала о нем, стоило ему пропасть из поля зрения. Между тем, он производил впечатление абсолютно счастливого человека — за двенадцать, почти уже тринадцать лет я ни разу не видела его таким. Теперь это был автомат по изготовлению счастья, к тому же взбесившийся: он фонтанировал счастьем, извергал его, исторгал, затоплял все вокруг и нисколько не собирался останавливаться.
Я наблюдала за ним с чуточку недоуменной, извиняющейся улыбкой. Так человек в чужой стране наблюдает за группой хохочущих людей: и рад бы повеселиться, да не понимаю, в чем дело. Впрочем, когда розовая лава грозит залепить тебе глаза, уши и нос, это уже не смешно, а опасно.
— Люблю тебя, люблю тебя, люблю, — твердил Протопопов, шалея от недавно обретенной свободы слова. — В жизни этого столько не говорил.
Я смотрела на него в упор прозрачным взглядом. Сколько ни говори, мне все равно недостаточно; не растопит обиды на Ивана.
Но время шло, и незаметно у нас с Протопоповым образовалось странное подобие семейной жизни. Он занял место Ивана пространственно, и мне, в моем отрешении, достаточно было не вглядываться, чтобы не ощущать разницы. Пожалуй, мое существование стало даже интереснее — Протопопов изо всех сил старался меня развлечь. Мы ездили за город, ходили в кино и ночные клубы, поздними вечерами ели что-то невероятно изысканное на открытых верандах дорогих ресторанов. Чем не жизнь для того, кто боится глубины? Я начинала привыкать к ее звонкой, нереальной калейдоскопичности.
У нас появился свой язык. Мы и раньше хорошо понимали друг друга, но последнее время то и дело сталкивались с тем, что слова нам больше не нужны: вполне достаточно взгляда, улыбки, жеста.
Все чаще и чаще мне в голову закрадывалась предательская мысль: вдруг Саня права, и Протопопову стоит дать шанс? Сначала я возмущенно гнала ее от себя, а потом свыклась. Почему, в конце концов, нет? Может, он и есть мое счастье?
Однако мы оба не торопились переступать заветную черту. Но если со мной все было ясно, то медлительность Протопопова вызывала некоторое удивление, пока я не осознала причины: он же меня боготворит, на меня молится! А согласитесь, спать с иконой — странно и как-то не эргономично.
Что же, решила я, подождем, пока меня снимут со стены. Нам не к спеху.
В конце июня мой сын уехал на языковую практику в Испанию, а Ефим Борисович — на дачу. Едва Протопопов шагнул через порог опустевшей квартиры, воздух в ней загустел, засверкал эротическим электричеством. Кожу кололо от зашкаливавшего напряжения. Я, мгновенно смутившись, ретировалась на кухню ставить чайник. Но потом, стоя лицом к раковине, вдруг подумала: «Какого черта?» — и резко обернулась. Протопопов стоял у меня за спиной. Я скорее почувствовала, чем поняла, что смотрю на него так, как до сего дня смотрела только на Ивана, и сама себе удивилась. Я всегда старательно «приглушала звук» своей привлекательности, хорошо сознавая, что это за оружие, а сейчас… бедняга Протопопов! Его пришлепнуло ко мне, как кнопку к феноменально мощному магниту.
