только появится когда-нибудь, я его этим дерьмом с ног до головы измажу.
— Нина. Он сможет приехать только завтра.
— Что?! — Меня понесло, и я вырвала трубку у Маши. — Что значит завтра?! Борис! Борис!
— Это был не он. Он на подписании контракта.
Контракты, деньги, грязь. Он даже не оторвался от работы, чтобы со мной поговорить. Он ничего не сделал. Просто передал сообщение и продолжил делать бабло. Бесконечное бабло, на котором помешан. Все самое лучшее. Все самое новое. Даже жена и та должна была оставаться девственницей для него!
— Тварь! — заорала я и отбросила стеклянный столик с телефоном в стену, выплескивая всю боль, хранимую по пути домой. Домой, где никто никого не поддерживает, где никто никого не ждет.
Осколки стекла, как разорванные нервные клетки, лежали по всему полу, и я хотела взять один из них, но меня затормозила Маша. Что-то шептала, куда-то вела, пока я пыталась руками развеять туман, пока внутри себя искала силы быть сдержанной. Мудрой. Ради Миры. Ради нашей семьи.
Маша привела меня к двери нашей спальни, но меньше всего я хотела думать о Борисе и повернула к спальне детей. Прошла мимо комнаты ублюдка, тихо скрипя зубами. Я буду сильной. Я не буду ничего громить. Придет время — просто все сожгу, как сжигают заразу и остаются на пепелище. Сейчас мне нужна теплая энергия моей крошки, моего солнышка. Она ждет меня. Она зовет меня, а я не знаю, как ей сказать, что все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо.
Прошла по мягкому ковролину, провела рукой по столу, закрыла глаза, сдерживая слезы, но они все равно глушили сигнал с разумом, и меня понесло. Я собрала ворох ее грязной одежды и просто села, уткнувшись в ее одежду лицом, чувствуя такой родной запах, почти ощущая ее присутствие. Нужно, нужно держаться. Но пока получалось только рыдать.
Отказалась от еды и воды и просто сидела. Час, два, неважно. Пока не приедет Борис, я даже не знала, что мне делать. Позвонить в полицию? Позвонить президенту? Кому мне позвонить?!
Но словно в ответ на зов боли меня обняли горячие руки, и я подняла зареванный взгляд. Мама. Бросила все и обняла ее до хруста костей, перестала сдерживаться и просто зарыдала. Так громко, так отчаянно, как не воет волчица, потерявшая волчонка.
— Ну-ну, детка. Поплачь. Выплесни боль наружу.
— Что мне делать?
— Тебе ничего. Борис разберется. Уж за столько лет я убедилась, что такие вопросы он решает быстро.
— Не было таких вопросов. Никогда не было….
— Но уверена, что он был готов к такому исходу. У такого человека рано или поздно должны были стребовать за близких деньги. Нельзя быть наделенным такой властью и не платить за это.
— Я не хочу, чтобы расплатой была моя дочь! — крикнула на мать, за что получила недоумение в ответ.
— Прекрати! Ты сейчас кому лучше истериками делаешь? Думаешь, Мире легче?
— Лучше бы меня забрали. Лучше бы меня.
Но я просто жена. Жену можно заменить, а вот ребенка не заменишь, даже ублюдком, который, скорее всего, появился по наводке.
Мама вынудила меня поесть. Съесть снотворное и уснуть. Но из комнаты Миры уходить я отказалась. И не зря. Она мне снилась. Ее первый шаг и полный восторг от этого. А потом больница, в которой нам сказали, что еще слишком рано и нужно подождать с напряжением мышц.
С утра я проснулась разбитой, продолжая думать, как она выдержит без лекарств. А знают ли твари, что ей нужно хорошо питаться и не спать на холодном? Где они ее держат? Что они ей говорят? Не пугают ли?
Умываясь в розовой раковине и переплетая косу, думала, что, наверное, слишком мало проводила с ней времени. Увлеченная ревность. Я совсем забыла о любви. Вздрогнула, когда из окна послышался звук хлопающей двери машины.
Борис!
Я рванула вниз и буквально влетела в его объятия, стоило ему войти в дверь. Он крепко прижал меня к себе, гладил по голове и обещал, что найдет ее, а каждого ублюдка утопит в собственной крови. И я почти успокоилась, как вдруг услышала елейный голос суки.
— Очень страшно, когда дети попадают в неприятности. У до сих пор озноб. Поверить не могу, что их так просто украли.
Я должна быть сдержанной. Мудрой. Воспитанной. Ради Миры. Ради семьи. Но все это будет потом, а сейчас я с красной пеленой в глазах вцепилась в идеальную белобрысую прическу, с извращенным наслаждением слыша испуганный крик:
— Борис! Сними ее с меня!
Душа сильно кровоточила, а руки становились капканами, в которых блуждали чужие пряди волос. И я сжимала их все сильнее, как птица, вцепившаяся в долгожданную добычу, и имела целью только одно. Вырвать все. Чтобы она испытала всю ту боль, что должна испытывать мать в страхе за своего ребенка. А не приезжать с грустной улыбкой и говорить, как ей жаль. Ничего ей не жаль! Она пришла в дом, она привела ублюдка. Она наверняка все знала и была готова, а теперь она здесь и пытается улыбаться?!
Сука!
Не знаю, сколько прошло, но сквозь активную пульсацию в виске я наконец смогла расслышать раздраженный голос мужа и почувствовать на шее его тяжелую ладонь. Он хотел отключить меня, но я не далась. Перешла от него, толкнув так сильно, как смогла. Если вообще можно сдвинуть гранитную плиту, коей являлась его грудь.
— Хватит, Нина! — хватает она меня за плечи, и я застываю, быстро осматриваю собравшихся в прихожей людей и чувствую, как в горле рождается истерический смех. Отстранилась от Бориса, так брезгливо, словно его руки были испачканы, а потом пожала плечами. — Что с тобой?
Что со мной? Он реально спрашивает, что со мной?
— Не ты одна потеряла ребенка. Не ты одна в этой комнате мать.
Ах, вот оно что. Бедная мамуля плачет, потому что потеряла отродье сатаны.
— Ну так правильно. Я просто прическу ей поправляла. Чтобы было похоже, что она хоть каплю страдает.
Борис хотел что-то сказать. Набрал воздуха для отповеди, но в итоге просто оправил меня в комнату как нашкодившего котенка.
— Правильно. Отправляй бешеную жену в комнату, у тебя же есть теперь другая, уравновешенная. А может ты и ей подсыпаешь успокоительное, как делал когда-то со мной. Или она способна переносить твой жестокий нрав.
— Нина! — все-таки рявкает Борис, а я не остаюсь в долгу.
— Борис! Найди мою дочь! Ты виноват…
— Я отправился с ней
