Ярина только истерично рассмеялась ей в ответ: вот всего ожидала – что успокаивать ее будут, расспрашивать, жалеть, – но что очевидное отрицать начнут… Но Агафья, покачав головой, крепко сжала ее бледные руки и повторила:
- Ярина, нет здесь вины Марека – это приворот его таким сделал.
- Какой еще приворот?! Агафья, миленькая, но я же не дура… Ну какой приворот?!
Она не верила ни в магию, ни в привороты, ни в прочую чепуху. Хоть и саму Агафью ведьмой называли, но Ярина, не раз бывавшая здесь, с Ваней, своими глазами видела, что никакого колдовства тут и в помине нет – Агафья всего лишь знахарка, лечит травками. Но это ж не колдовство! А уж если даже она не ведьма, то кто ж еще колдовать да привораживать здесь будет?
Но ведьма была. Была! Причем всю жизнь находилась рядом. Агафья тяжело вздохнула и во всех подробностях рассказала об Агнешке и ее проклятом даре. Ярина сперва не верила, она ж сестру как свои пять пальцев знает – ну какая из нее ведьма?! А потом вспомнила о Федьке и загадочном пожаре, о ране на запястье, о странном поведении сестренки утром… Замолчала. Застыла, зарывшись пальцами во влажные волосы, а потом, спустя пару минут молчания, подняла на Агафью глаза, полные слез, растерянности и страха, и еле слышно спросила:
- И что теперь будет?
Женщина только плечами пожала в ответ.
- Я не знаю, детка. Для начала надо выяснить, как именно она сделала этот приворот, а потом уже будем думать, что делать. Не волнуйся, мы что-нибудь придумаем.
Глава 22
Утро новой жизни началось на удивление тихо.
Никто не ждал, конечно, поздравлений и радостных приветствий, но и того, что их с Мареком оставят в покое, не закидают после случившегося ночью камнями, Агнешка тоже не ожидала. И, тем не менее, все было очень тихо. Настолько тихо, что новоиспеченная жена засомневалась, живы ли они еще вообще.
Агнешка проснулась в шатре. В том самом шатре, где сегодня должна была проснуться в объятиях любимого мужа ее сестренка. А вон как все получилось… Вспоминать тошно. Теперь вся деревня, небось, их презирает.
Вчера чуть не разорвали Марека, когда он набросился на нее, как дикое животное; местные мужики еле удержали ее отца от расправы над парнем. Что ей оставалось делать? Кроме как встать на защиту Марека и, сгорая со стыда, под летящие проклятия и призывы к совести, затолкать слетевшего с катушек парня в шатер, подальше от посторонних глаз. Марек, казалось, ничего этого не замечал – как обезумевший, он жаждал обладать ею, – а она, подавленная им, подчинившаяся его желаниям, не понимала, каким чудом их оставили в покое, не убили прямо здесь, на месте.
Агнешка осторожно, опасаясь нарваться на кого-нибудь, осмотрелась. Вход в шатер так и остался незанавешенным после ночного безумия, на вчера еще белоснежной ткани чернеют следы то ли сажи, то ли найденного кем-то дегтя, – их не убили, но позором, похоже, заклеймили. Разорванная ее сорочка белеет у входа… В чем теперь идти домой? Впрочем, есть ли ей, куда теперь идти? А рядом, не ведая стыда, растянулся чужой, украденный муж, забывшись крепким сном после уж очень горячей брачной ночи. Агнешка тихо всхлипнула и до самого носа натянула простыню, ругая себя и проклиная. Что она наделала? Как теперь людям в глаза смотреть? Родителям? Яринке? Мареку…
Минуту, когда проснется Марек, она особенно боялась. Ему-то что сказать? Ему как объяснить случившееся? Если приворот подействовал, то, может, и не понадобится ничего объяснять, но если вдруг он утратил свою силу, ослабел к утру, и Марек вспомнит Ярину… Да он же ее, лже-жену свою, возненавидит, убьет на месте за содеянное! Как вернуть все обратно? Как исправить ошибку? А может, сбежать, пока не поздно? Пока Марек не проснулся и не обнаружил ее рядом с собой вместо Яринки!
Однако бежать было уже поздно. Да и некуда. Лежащий рядом парень вдруг зашевелился – он открыл глаза, огляделся, найдя себя в непривычном месте, потянулся, сладко зевая, как хищник семейства кошачьих… Агнешка дышать побоялась. Сделала вид, что крепко спит, надеясь, что сонную ее убивать не станут, если что.
Но убивать ее и не спешили. Вместо ожидаемой хватки на своей шее она почувствовала, как Марек склонился над ней, разглядывая и, видимо, усиленно соображая, какого черта она тут делает вместо Ярины. А потом случилось то, чего она ожидать и вовсе не могла: с ее лица вдруг осторожно отодвинули простыню, и теплые, чуть шершавые пальцы ласково тронули щеку – не замечала она, но зато видел он, как из-под опущенных ресниц ее катятся непрошенные слезы.
- Ты почему плачешь? – раздался совсем не злой голос Марека.
Агнешка открыла глаза и робко посмотрела на склонившегося над ней парня, с удивлением отметив, что его, кажется, ничего не беспокоит. Ну, кроме слез ее. Как будто всю жизнь с ним была именно она, а не Ярина, смотрел он на нее и вытирал сырость на ее щеках. Вчера растерянный был, потерянный какой-то, чужой, а сегодня будто успокоился, будто отыскал потерянный покой. И осознавать, что этот покой нашел он рядом с ней, было непривычно. Так же, как непривычно видеть его лицо так близко, что можно без труда разглядеть и радужку глаз, и реснички, и трещинки на плотно сжатых губах. Агнешка аж залюбовалась, на миг позабыв, что разглядывает не своего, а чужого, украденного мужчину.
Забылась лишь на коротенький миг, но и этого хватило, чтоб осознать, как хорошо лежать с ним рядом, как нравится ей щемящее ощущение на грани стыда и желания прикоснуться, когда он так смотрит на нее, когда так близок, что тепло его тела ощущается нагой кожей через тонкую простыню. Уйти надо от него, сбежать. Это ж все так неправильно!
А он совсем не злится на нее. Возможно даже, что их ощущения и желания схожи. Потому что от шумного, отяжелевшего его дыхания – мурашки по телу врассыпную. Потому что от взгляда его в жар почему-то бросает. Потому что, пока она терзалась сомнениями, ладонь его, огладив ее щеку, спустилась ниже – прошлась по сжатым губам, по бледной шейке и краешку простыни с вцепившимися в нее пальчиками… Ничего не изменилось с роковой этой ночи – хочет он ее сейчас так же отчаянно, как и несколько часов назад. Только нежнее стал, ласковей – свой первый голод по ней он уже утолил. Как тут уйти?
Как завороженная, следила Агнешка за осторожными движениями, изучающими ее, и чувствовала, как лихорадит ее, как страх, стыд и встречное желание обжигают ее щеки. Как бы ни грызла ее вина перед сестрой и самим Мареком, как бы неправильно все это ни было, а рукам его поддаться очень хотелось. Отдаться хотелось и забыться. И потому, когда Марек попытался расцепить ее кулачки и стянуть тонкую простынь, она не сопротивлялась. Дала обнажить покрытое мурашками свое тело и лишь сильнее задрожала под плотоядным мужским взглядом. Лишь приоткрылись ее губы, испуская тихий рваный вздох, когда коснулся Марек кожи одними только пальцами; когда, уже смелее, огладил выпуклые холмики; когда ладонью, с нажимом, прошелся по животику и обласкал внутреннюю часть бедер, едва не задевая занывшее, бесстыже засочившееся лоно…
Вопреки всему, прекрасное утро. Самое лучшее утро в ее жизни, несмотря ни на что – пусть потом будет стыдно, горько и отчаянно больно, пусть предстоит ей нелегкий разговор с родителями и сестрой, но сейчас, упиваясь лаской привороженного мужа, Агнешка понимала, что именно о таком она мечтала, разглядывая с Яринкой потолок. И вот мечта сбылась. Чужой, привороженный, Марек наползал на нее, пряча под собой от осуждающего мира, согревал человеческим теплом ее мертвую сущность, вторгался в нее, каждым движением выдалбливая, что она теперь его женщина – до одури желанная, единственная во всем мире.
Не знала она, как жаждал он в тот момент утолить непонятную скребущую на сердце тоску.
Чуть поодаль от шатра стоял джип Андрика.
Осунувшийся, постаревший за эту ночь мужчина, вцепившись в руль, ждал «молодоженов». Взгляд его, полный боли и ярости, беспомощности и отчаяния, скользил по перепачканной сажей ткани шатра и по остаткам разбросанного в людском гневе кострища; по лежащему на соседнем кресле платью дочери и контрастно спокойной на фоне ночной вакханалии тихой утренней речке.
