ее таскать, а не трахать.
Я реально хотел ее таскать на руках. И таскал бы, кайфуя до одури…
Думаю, это тоже своего рода изврат, но мне было круто.
Она сбежала, а я еще долго валялся на диване, пялился в потолок и лениво почесывал пузо мелкого террориста, обломавшего практически стопроцентный трах.
Настроение было странным, но настрой — определенным.
Мне хотелось дойти до финала и посмотреть, что же там, за чертой.
В тот же вечер я переслал Радужке фотку, где грустный Шарик сидит перед дверями и смотрит в даль далекую.
И подпись: “Мы в ответе за тех, кого приручили”
Радужка ответила тут же, я радостно зацепился, и понеслась…
На следующий день мы встретились в универе.
Не наедине, а просто взглядами пересеклись в толпе. И это было сродни удару. Такому, медленному, но забирающему воздух из легких ко всем херам…
Мы смотрели друг на друга, а словно… Ну, не знаю… Целовались. На расстоянии.
Я тогда раздышаться смог только на паре уже, поймав себя на том, что тупо лыблюсь и пялюсь в окно. А перед глазами ее лицо в облаке радужных волос… И губы, чуть натертые… Это я постарался накануне…
С тех пор так и пошло.
Бесконечная переписка, и случайные встречи в универе.
Ко мне Радужка после всего случившегося не приезжала, хотя из фоток грустного Шарика можно уже было составить галерею.
В универе мы не могли толком видеться, потому что длинный придурок блюл ее так, словно она не сестра его, а породистая кобыла, которую нельзя пускать в свободный выпас.
На учебу и с учебы он ее довозил, жестко контролируя расписание и угрожая вложить ее папахену, если вдруг перестанет слушаться.
Я так понял, что в семье Радужки случился серьезный разговор, в ходе которого вся мужская часть уяснила: если не взяться за дело жестко, то девочка перестанет быть их нежной принцессой.
Потому, если не мог длинный приехать, то заезжал ее отец, на редкость серьезный мужик с жестким взглядом.
Короче, мне оставалось только со стороны смотреть на это все и охереневать от происходящего.
А тут еще и Немой с Алькой, походу, разбежался, и по этому поводу ходил со злобной рожей. Учитывая, что она у него и в обычное время — не сахарок, то можно представить, как от нас отлетали желающие просто потрепаться за жизнь. Лескус, к которому Алька не то, чтоб вернулась, но знаки внимания принимала и даже разговаривала, наоборот, не затыкался, Вилок с привычной для него тупой мордой, поддакивал и согласно ржал над плоскими шутками. И это дополнительно все выбешивало.
Вообще, странное состояние было все это время: с одной стороны, непонятный для меня эндорфиновый кайф, стоило просто взглядами в толпе с Радужкой пересечься, а с другой — дикая неудовлетворенность и злоба даже, потому что выхода пока что из ситуации не видел.
Радужка ко мне приезжать отказывалась, сам я на территорию коттеджного поселка заехать не мог, ни за какие деньги теперь не пускали, суки, в универе нас пас длинный, с которым каждый раз драться — охереешь. Да и толка никакого.
И только Шарик радовался мне, как самому главному человеку в своей жизни. За эти несколько дней он полностью разнес мне первый этаж, погрыз дорогую лаунж зону и ножки у стульев из бара, зассал аппаратуры на пару сотен, перекопал, словно бульдозер, газон и пару раз пытался самоубиться в бассейне.
Короче, жил на полную катушку, сучара.
Несмотря на постоянное желание жрать, грызть и лаять, он оказался на редкость ласковым псом, любил валяться возле дивана, который я облюбовал для сна, потому что на нем Радужку свою целовал и сны по этому поводу снились хорошие, и подставлял мне пузо для чесания.
Если бы не он, я б реально на стену лез от одиночества и тоски.
Правда, последние пару дней длинный ослабил поводок, и я пару раз ловил Радужку в относительном одиночестве.
Конечно, так, как в тот день, когда целовал ее у кабинета физики, мне больше не свозило, но прикоснуться, чуть тронуть губами мягкие дрожащие губки, шепнуть что-то нежное настолько, что и от себя не ожидаешь даже, не понимаешь, откуда такие слова выкапываются… Все это мне удавалось.
И, вполне вероятно, что дальше будет лучше. Есть надежда, по крайней мере.
Все же, длинный не цербер, он нормальный парень и не может все время сидеть у юбки сестры. А папахен у них — жутко занятой.
Так что, надо только чуток подождать, и Радужка опять будет в моем распоряжении…
И я уж распоряжусь правильно в этот раз. Аккуратно…
Мои размышления и грандиозные планы прерываются жарким шепотом одной из сестренок.
Она, слюнявя мне ухо, рассказывает, как именно хочет провести время на вписке. И можно даже не на вписке. Можно даже нам втроем только…
Вторая в это время радостно наяривает ладонью в районе ширинки, пользуясь тем, что мы сидим за столом в буфете.
Рядом развалился смурной Немой, на котором тоже мертво повисла девка, а Вилок и Лексус что-то лениво перетирают.
Напряжение за столом нарастает, мне уже хочется стряхнуть с себя липкие лапы и свалить, по глазам Немого вижу, что и он не против… И, конечно, судьба выбирает именно этот момент, чтоб макнуть меня по самые ноздри в дерьмо.
Потому что в буфете появляются Радужка и Алька.
Я ловлю на себе внимательный, пристальный взгляд Радужки, мгновенно осознаю, как именно выгляжу со стороны, холодею затылком…
И ничего не делаю.
Каких сил мне стоит расслабленно сидеть и смотреть, как она подходит ближе, не могу передать.
Так же не могу понять, что именно мною в этот момент движет.
Но почему-то кажется на редкость тупым торопливо избавляться от висящих на мне сестричек. В конце концов, я ей в верности не клялся… Да и смешно это будет выглядеть. А я все же не до такой степени себя потерял, чтоб осознанно выглядеть смешно.
Пока я переглядываюсь с Радужкой, презрительно сузив глаза, изучающей нашу компанию, Лекс умудряется зацепить Альку и утащить ее из буфета.
Немой, с каменной рожей средневекового палача, наблюдает за ними, уложив побелевшие на костяшках пудовые кулаки на стол, но мне в этот момент на них откровенно похер. Больше заботит промелькнувшее в лице Радужки выражение презрения и превосходства.
То есть, так, да? Ничего не выяснив, ни о чем не договорившись, да даже не приехав ни разу за псом своим поухаживать, хотя звал, столько раз
