— А моя Афоня вообще девушка нервная, исключительно в мирных целях работает!
— А мы что? — удивился Лысый. — Бандиты, что ли? Или на войне?
— То-то и оно, что на войне! — глубокомысленно изрек дядя Жора, потрясая над головой обеими кулаками и пугая встречных водителей до полусмерти. — Война со стихией еще страшней, чем с людьми! С людьми-то ведь договориться можно!
Иногда он ударялся в философию и по-детски обижался, если замечал, что мужики едва сдерживают смех.
— Че гогочете, балбесы? Вам бы все водку жрать да перед телевизором валяться, а о душе кто будет думать?
Насчет души никто высказываться не желал, но упоминание о войне вызвало раздражение — в команде Артема были люди, прошедшие горячие точки.
— Ну ты, блин, оптимист, дядя Жор, — зло сплюнул Лысый, — где видал, чтоб люди договаривались-то, а? Подскажи местечко!
— Все равно, — упрямился тот, — вам трудней, чем на передовой!
Важность возложенной на них миссии приближала к лику святых и самого дядю Жору. С той же восторженностью относился к работе и желторотый Ленька Басманов. Ничего, годок-другой, и перестанет. Привыкнет.
Артем первое время тоже ликовал, доставая из завалов тела, у которых пробивался пульс, и вздрагивал, и матерился, и кусал губы, если пульса не было. Потом притерпелся, и больше времени на эмоции не тратил, и голова оставалась головой, а не средоточием жалости, страха и ненависти к высшим силам. К стихии, как высказался дядя Жора.
Иногда сам Артем считал себя бездушным роботом, разучившимся бояться, сочувствовать и утешать. Да и радоваться — тоже. Он будто по привычке праздновал победу, когда все удавалось, и лишь досадливо морщился, когда что-то шло наперекосяк. Наперекосяк, мать твою! Накрытые лавиной лыжники — это наперекосяк?! Обгоревший подросток, случайно оказавшийся рядом со станцией, где кто-то за чем-то не уследил и дело довел до взрыва — тоже наперекосяк?! Или наперекосяк — это когда находишь только кровавые ошметки, бывшие еще несколько часов назад человеком?!
…Редко он думал об этом, намного реже, чем следовало бы, чтобы оставаться нормальным. А так получалось — робот и есть.
—…а я ей говорю, на кой черт она тебе сдалась, эта шуба из норки? Ведь упаришься, сама ныть будешь! А она мне говорит, что можно и в отпуск съездить, мол, не всю же жизнь сидеть в Архиповке! Прикинь, е-мое, люди со всей страны в эту самую Архиповку едут, Канары, блин, и те не так забиты, а этой козе чего-то не нравится!
— Ну, купи ты ей норку да отправь в Сибирь! — хохотнул дядя Жора.
— Так она, видите ли, одна отдыхать не хочет! Ей, видите ли, семейный тур подавай, чтоб, е-мое, как в рекламе!
— Или в этом их сериале, да? — поддакнул Лысый. — Че они там смотрят?
— Моя все подряд.
— А моя — «Берег мечты». Я говорю: у нас-то чем тебе не берег и не мечты?! Сами не знают, чего хотят.
Артем молчал, и все эти разговоры его не касались, и неинтересно ему было, чья жена норку захотела, а чья — сериалы с утра до ночи глядит. Он и не слушал мужиков. Он смотрел на форменные ботинки и сосредоточенно прикидывал, стоит ли в этом году заказывать еще одну пару или эти до осени еще доживут?
Доживут, наверное, решил он, изо всех сил придумывая, чем бы еще загрузить голову. Пока придумывал, вылезло ненужное, бессмысленное.
Может, будь у него кто-то, кому нужно покупать шубу и полушутя-полусерьезно читать нотации о тлетворном влиянии сериалов, ни о каком роботе и мыслей бы не осталось?! Может, тогда бы он снова научился чувствовать хоть что-то, кроме раздражения на чиновников или умиления при взгляде на Нику?!
Хотя… Зачем ему?
Тебе что, плохо живется? Ты — свободный, сильный, все про себя знающий мужик. И что? Не хватает геморроя? Приключений захотелось на свою задницу? Новых острых ощущений в виде скандалов на кухне, утирания сопливых носов, походов по магазинам в поисках сумочки, чтоб непременно подходила к тем розовым туфелькам.
Насчет носов он загнул. К носам как раз-таки он бы привык и даже, пожалуй, порадовался бы. Хотя понятия не имел, как с ними обращаться, и даже девицы не пугали его так сильно, как дети. Но последние казались все же… мм… привлекательней.
Сделаться, что ли, отцом-одиночкой? Еремеич вон ничего, справился же.
Машину в очередной раз занесло, и Артем поглядел из-за плеча дяди Жоры в окно. Впереди, неподалеку от моста, перекинутого над ущельем, поднимался дым.
— Приехали, что ль? — заерзал рядом Басманов. Лысый молча нацепил каску. Ника посмотрела на него косо, повела ушами и уперлась внимательным взглядом в Артема, ожидая приказа. Тот прищурился и таращился вперед.
— Большая деревня-то? — любопытствовал Лешка. — Что-то домов не видать совсем.
— Это станция Жуковка, — быстро определил Артем. — Там не завал, вашу мать, там полная…
Он матюгнулся и тоже напялил каску.
— Берег осел, видать, пути засыпало на хрен. Видите, поезд стоит?
— Да видим, не один ты с глазами!
— Ну, все, песня с припевом, елки-палки! Поезд не просто так стоит, там вагоны с рельсов посбрасывало! Техника пришла, не видите?
— Не видно.
— Да вон, бульдозер вроде есть один.
— Жора, в хвост тебя и в гриву! Заснул, что ли?!
— Не орите! Думаю я! Мы ж туда к обеду явимся! Это какие круги выписывать, коли по мосту!
— Езжай понизу!
— Там дороги нет!
Газель еле плелась, Артем, подобравшись к водительскому сиденью, рявкнул:
— Сворачивай вниз, быстро! Ну, выполняй!
— Встанем же, мужики, — плаксиво завел дядя Жора.
— Там меньше километра осталось, ногами дойдем, не сахарные. Газуй ты, старый хрыч!
Дядя Жора проглотил хрыча, выжал газ в пол и, отчаянно виляя между глыбами и ямами, поехал вперед. За поворотом к деревне обнаружилась мелкая галька, по которой ехать одно удовольствие, и уже через минуту газель остановилась в нескольких метрах от обвала.
Дыма было немного, это только издалека казалось, что настоящий пожар.
С одной стороны покореженные груды железа ласково трогало море — будто извинялось за недавнюю ярость, с которой набрасывалось на берег, пожирая насыпь. Скала напротив все еще роняла камни, не в силах остановить тяжелое горное дыхание.
— Быстро, Ника! — скомандовал Артем, машинально проверяя, все ли на месте и уже на ходу натягивая перчатки.
— Марья Семеновна, Марья Семеновна, вам что, плохо?
— Ну-ка, отодвиньтесь, — попросила Ладка, войдя в купе и сразу заметив неестественную бледность старушки попутчицы. — Что случилось? — не поворачиваясь, спросила она у соседки.
— А ничего. Сидела, смеялась, а потом — бряк! Одной рукой нащупывая пульс, другой Ладка полезла в свою сумку.
