Теплота воды тотчас же передается рыбьему клею, очень похожему на человеческую семенную жидкость…“
„То, что в женских романах называют „теплым медом“ или „медовой сладостью“, тоже очень напоминает рыбий клей“, — догадалась Настасья. А еще возникла зрительная ассоциация. Майонезный полиэтиленовый пакетик, у которого ножницами отщипнули кончик, извергает содержимое почти как фаллос…
Так или иначе, но после столь массированной „психической“ атаки ей подумалось, что неплохо было бы держать этот самый godemiche на полочке среди бигуди и щипцов для завивки волос. Иногда сей предмет вполне бы мог пригодиться.
Прошло несколько дней, ничем не примечательных и по-осеннему серых. Казалось, ничего не происходило, если не считать повсеместных явлений отставного фотографа-мазохиста. Сначала Валек поджидал Настю по утрам на автобусной остановке, но она изменила маршрут. Тогда он стал караулить у подъезда, предоставив ей выбор: либо находиться в осаде, либо периодически подвергаться попыткам выяснить отношения. К счастью, по вечерам „караул уставал“, и она могла вздохнуть свободно.
Валентин вроде бы и не доставлял больших неприятностей, но настроение портил изрядно. А потому Насте совсем не писалось и не думалось. Но, может быть, она зря выискивала причины своего творческого кризиса в бедном фотографе? Может быть, так уж устроен любой пишущий, что иногда ему нужно впасть в период покоя, как впадают в него, например, деревья зимой. Недаром древние кельтские жрецы напрямую связывали характер и судьбу человека со свойствами и „повадками“ древесной породы, соответствующей его дню рождения! А американка Сильвия Плат пошла еще дальше, и в ее до первой крови женственных стихах появились образы вроде „месячных циклов деревьев“… В эти „периоды застоя“ обычно очень хочется читать, смотреть, впечатляться. И молчать. Потому что в общении вся энергия уходит, как вода в песок. И Настасья читала умные книги о цивилизации средневекового Запада, об истоках европейского рыцарства, о ведьмах, магии, астрологии, первобытной культуре, биологии, в частности — „Нравы насекомых“, религии, кулинарии… Она поглощала те книги, которые давно уже ждали своего часа, своего предназначения — быть прочитанными.
В институте она не появлялась, в общежитии — тоже. Угол ее зрения сузился так, что даже любовь, извечная пружина существования женщины, словно перестала существовать. Конечно, Анастасия знала, что это — на время.
Настя снова готовилась к „штурму“ социального заказа Марка Самойловича. Вся квартира была оккупирована книгами, так или иначе касавшимися тайны продолжения рода человеческого. „Русский эрос“, „Секс в культурах мира“, „Женская сексопатология“, „Метафизика секса“, — она заглядывала во все эти мудрые книги поочередно, пытаясь составить как можно более полную картину.
В дверь позвонили, и сначала Настя привычно решила не открывать, предположив, что это, должно быть, Валек. Но шестое чувство подсказало, что все же следует удостовериться. В крайнем случае, можно посмотреть в глазок — и не открыть дверь.
В пространстве, искривленном колодцем глазка, стоял кто-то незнакомый.
— Кто там?
— Настя, это я, Валера Флейта, — ответил забытый голос.
И вот он уже на пороге, худой, осунувшийся, с огромными, чуть навыкате, как у страдающих базедовой болезнью, глазами. Милый одноклассник, „нимфет“, херувимчик, не возмужавший, а просто очень, почти до неузнаваемости изменившийся.
— Проходи скорей, что ж ты застыл на пороге!
— Какая ж ты стала… Красивая.
— Ну уж… Кофе будешь?
— Буду. С бальзамом. — Он вытащил из подозрительно оттопыренного кармана керамическую емкость. На этикетке значилось: „Алтайский бальзам“.
— Это что же, с Алтая? — поинтересовалась Настя, вспомнив, что Валерка служил вроде бы где-то далеко за Уралом.
— Нет, из гастронома. Говорят, очень хорошо помогает поддерживать силы организма. Ну, всякие там потенции.
— Есть проблемы?
Валерка замялся.
— Я не о том. Я вообще о здоровье.
Когда он сел, Настя заметила, что волосы у него на макушке поредели. Гость потихонечку осваивался, окидывал комнату все замечающим взглядом, стопки книг на столе и на табурете, кипу журналов с торчащими из них закладками. Подбор литературы его заметно удивил. Насте показалось, что даже зрачки у Валерки стали круглее и больше, словно в каждый глаз капнули по капельке атропина. И она, как мудрая хозяйка, постаралась перевести разговор в русло „хорошей погоды“.
— Осень в этом году скверная. Правда?
— Да. Я только неделю в Москве, И все не могу привыкнуть. Тяжело, изнываю от полного безделья.
— А в армии чем ты занимался?
— Служил во внутренних войсках.
Валерка аккуратно, даже женственно налил бальзам в маленькие серебряные рюмочки, украшенные чернением. Для кофе Настя подала суперсовременный сервиз из цейсовского жаропрочного стекла. В сочетании рюмочек и чашек был некий постмодерн.
— Это в каких же — внутренних? В тех, что усмиряют беспорядки?
Валерка слегка замялся, но она не поняла почему.
— Нет, — наконец ответил он, — в тех, которые конвоируют этапы.
— „Этапы большого пути“, — продекламировала Настя нараспев. — И что же, приходилось этапировать главарей мафии и всяких прочих путчистов?
— Я сопровождал женские этапы, Настя. От Москвы до самых до окраин. Но мое начальство терпеть не могло баб. От них всех офицеров уже воротило.
— Как это? — поразилась она.
— Объелись. Знаешь, как, бывает, дети объедаются конфетами.
Бальзам имел приятный привкус хвои и дикорастущих трав. Настасья сделала несколько глотков и поняла: это привкус свободы.
— Чудесный напиток…
— Настя, а что это ты читаешь? Все книги — про секс. — Он потянулся к стопке толстых журналов. — А, „Вопросы философии“. Узнаю тебя: ты всегда любила почитать что-нибудь умное.
В журнале была заложена закладка. Валерка, естественно, раскрыл его именно в этом месте. И обалдел…
— Что с тобой?
— И тут — „Природа сексуальности“. Настя, ты что же, одурела от одиночества?
— С чего ты взял, что от одиночества?
Она заговорщицки улыбнулась.
— На зоне многие женщины не переносят одиночества — впадают в психозы, становятся лесбиянками.
— Все? — С чисто профессиональным интересом решила уточнить Настя.
— Примерно треть, может, половина, но, кажется, не больше. Удивительно, что сидят по десять — пятнадцать лет и не становятся. Но знаешь, мне думается, что лесбиянство у них от чувств, от желания отдать кому-то свою любовь. Ведь чувства переполняют душу человека. Правда?
