И с этого дня Валери постоянно ощущала его где-то поблизости. Каждое утро он посылал ей свежие цветы, нежные побеги орхидей, тщательно составленные букеты из гвоздик, роз, камелий, ирисов и тюльпанов, или корзиночки азалий с тяжелыми, еще не распустившимися бутонами. Он звонил два-три раза на день, а вечерами водил ее по ресторанам, театрам, концертным залам, ночным клубам, ходил с нею на балы и званые ужины к тем их знакомым, которых они оба знали всю жизнь.
Это была жизненная стихия, такая же родная для Валери, как обои в ее спальне, так что казалось, будто ничего не изменилось в ее жизни. Разумеется, Карл умер, а деньги ее растворились, но когда она появлялась где-нибудь под руку с Эдгаром, все это казалось несущественным. Существенным было лишь знакомое расписание светской жизни, где она инстинктивно не могла ошибиться.
Она опять разъезжала по шумным нью-йоркским улицам, чья какофония приглушалась в салоне лимузина; она вальсировала в тех же бальных залах, распределяла свое время между теми же обедами, ужинами и юбилеями, ела ту же икру и шоколадное суфле, пользовалась теми же золотыми приборами из тончайшего фарфора, сидя за теми же столами в тех же комнатах, обитых знакомым ей с детства шелком, участвовала в тех же беседах и видела все тех же людей. Больше она ни разу не повторяла себе «я бедна», потому что больше она не чувствовала этого. Рядом с солидной фигурой Эдгара, в беззаботной атмосфере, где деньги могут сделать практически все, Валери окунулась в прошлое, будто вернулась в родную колыбель в детской. «Я так и знала, что все будет в порядке», – успокаивала она себя.
Она уже не сокрушалась так, как раньше, на место боли пришла грусть, овевавшая их жизнь с Карлом, а ее гнев и страх были не видны на поверхности той размеренной светской жизни, к которой вернул ее Эдгар. Они с Эдгаром сделались известной в Нью-Йорке парой: полненький Эдгар с розово-черным галстуком и аккуратненькой бородкой; Валери, выше его на шесть дюймов, одетая в модные в минувшем году шелка, с отливающей золотом рыжеватой гривой волос, со взглядом, часто таким отрешенным во время танца, когда она погружалась в свои мысли, или в разгар обеда, когда ее вдруг одолевали раздумья. Друзья ее не преминули отметить это новое выражение задумчивости, которое, по их убеждению, было таким естественным после всего, что она пережила. Как только она выйдет замуж за Эдгара, она вновь станет прежним жизнерадостным, обворожительным, беззаботным мотыльком, кружащимся в высшем свете, всегда способным оживить любую вечеринку.
Все с нетерпением ждали объявления о помолвке Валери Стерлинг с Эдгаром Вимпером. На каждом обеде друзья вглядывались в них и, казалось бы, находили подтверждения своим догадкам: новое кольцо сияло на пальце Валери на месте тех, которые покупал ей Карл и которые исчезли с его смертью; новое выражение довольства на круглом лице Эдгара; тост, который Эдгар поднимал в честь своей будущей невесты.
Но недели шли за неделями, наступила уже середина июня, все начинали разъезжаться из Нью-Йорка в поисках прохлады, и Розмари стала уже волноваться.
– Что ты ответишь, если он сделает тебе предложение? – спросила она как-то, пока Валери одевалась на последний в сезоне бал. Его давали родители Эдгара в бальном зале отеля «Плаца».
– Да, он, пожалуй, сделает, – отвечала Валери, проскальзывая в платье. – Он давно ждет, чтобы я вышла за него замуж.
– И ты, конечно, скажешь «да».
– Думаю, что так, – присев за туалетный столик, Валери посмотрела на отражение матери в зеркале.
Розмари, уже в платье, застегивала свои браслеты. Она была статной и величественной в белом с черным.
– Эдгар или кто еще, но ничего другого я не могу придумать. А ты?
– Да, но, моя дорогая, он же должен тебе нравиться. Тебе с ним приятно, он счастлив вывозить тебя, вы неплохо проводите время… так?
Валери усмехнулась:
– То же самое я говорила о Кенте и Карле: мне было приятно с ними, они мне нравились, с ними было весело, и мы неплохо проводили время.
– Но ты любила их.
Валери провела щеткой по волосам, сначала забрав их в пучок на затылке, подумав было заколоть их золотой булавкой, но потом решила оставить их распущенными.
– Валери, ведь ты любила Карла!
Глаза их встретились в зеркале, и Валери отвела свой потемневший взгляд.
– Иногда мне тоже так казалось. Иногда я думала, что могла бы любить его сильнее, если бы он дал такую возможность нам обоим. Но чаще всего мне было неловко перед ним, что я почти не делаю разницы между любовью и жалостью. Он всегда казался слегка потерянным. То он заставлял меня чувствовать себя его матерью и опекать его, но тут же он начинал казаться уверенным в своих силах, и я могла расслабиться, и нам действительно было хорошо вместе. Нет, не думаю, чтобы я и в самом деле любила его. Почти всегда мне казалось, что мы просто добрые друзья. Мне кажется – и меня это пугает отчасти – я не знаю по-настоящему, что значит любить. Я никогда…
– Не говори так! Это неправда!
– Надеюсь, – тихо проронила Валери. – Но уже слишком давно я не чувствовала, что могу любить кого-то так сильно, глубоко, так необыкновенно, как описывают поэты, – она вновь провела щеткой по волосам.
– А Эдгар? – допытывалась Розмари.
– Мне он нравится. Мне с ним приятно и весело, и славно, он сумел вернуть мне мою прежнюю жизнь, и ему нравится баловать меня, – она поднялась и оправила платье, оглядывая себя в зеркале. – Эдгар живет в чудесном мире, мама, где никто не заботится о хлебе насущном. Он меня любит, и он о нас позаботится. Разве это не здорово, и чего еще ждать от мужчины?
Розмари предпочла не заметить горькую иронию, звучавшую в словах Валери.
– Тебе следует полюбить его, – сказала она решительно, давно уверившись в мыслях, что Валери не просто хорошо, но и необходимо выйти за него замуж. – Каким бы он ни был, это то, что тебе нужно.
Триста человек пришли на устроенный Вимперами вечер в «Плаце», чтобы поужинать, потанцевать и распрощаться перед тем, как отправиться в странствия на летние месяцы.
Валери была затянута в алый шелк, обнажавший ее плечи и бросавший на ее лицо блики, придававшие ей почти счастливое выражение. Мать Эдгара одолжила ей для этого вечера свои украшения, зная, что Валери пришлось продать свои, так что Валери сияла бриллиантами и рубинами, рассыпанными по ее шее и блестевшими в ушах. Все уверяли ее, что она будто бы заново родилась, что с ними вновь их прежняя, настоящая и великолепная Валери.
В одиннадцать вечера, когда гости расселись за круглые столы, чтобы закончить кофе с крем-брюле, Эдгар поднялся за столиком, где сидели его родители и он с Валери, а в оркестре громко прозвенели фанфары, призывавшие к тишине.
