— Вот как?
— Она любит развлекаться. В основном с мужчинами. Она промоутер клуба — «Доллар Диско».
— Значит, шлюха и наркоманка, — тут же выдвигает свое предположение Дездемона. Красное вино делает свое дело, и Дез уже не сдерживается: в ее голосе звучит неприкрытая злоба.
— Ну, я бы так не сказала. Она, видишь ли, знает, как можно со вкусом провести свободное время.
— Да-да, я понимаю, понимаю, — добавляет Дездемона, но это звучит так двусмысленно, что догадаться о субтитрах на этот раз просто невозможно.
— Значит, тебе с ней весело, — замечает Алекс. И это утверждение, к моему удовольствию, вызывает у Дездемоны осуждающий взгляд: она зло зыркает на Алекса.
— Да, это так.
Мы с Алексом смотрим друг на друга и улыбаемся. Этот момент затягивается, и сердце у меня начинает трепетать.
— Ну, неважно. А как у тебя с работой, Марта? — Дездемона задает этот вопрос так, будто заранее знает мой ответ.
— С работой?…э-э-э… с работой… Да все, в общем-то, в порядке. Работа продвигается. Да-да, все в порядке.
Дездемона досадливо морщится. Наверное, я не угодила ей.
— Да, лучше и не бывает. Мне даже хотят расширить пространство и дать четыре страницы вместо одной.
Ну, что ж, пусть я немного привираю и пускаю пыль в глаза. Плевать. Зато мне доставляет удовольствие — утереть нос этой красотке. Если после этого меня можно считать плохим человеком, пусть будет так. Мне все равно.
— Ну а как твои дела? Как прошла охота за головами? — осторожно выпускаю я коготки.
Но она готова к этому выпаду и, как всегда, оказывается на высоте. Ее охота прошла успешно. И Дездемона пускается в пространные объяснения, используя бесконечные термины, которые, как ей хорошо известно, для меня непереводимы. В этом и заключается смысл ее монолога.
Пока она вещает, Алекс встает из-за стола, чтобы сменить диск. Он наклоняется над коллекцией си-ди, и тут я не могу не обратить внимания на его ягодицы, которые, как нельзя лучше подчеркивают его потертые джинсы в облипку. Наверное, такой зад должен быть у ковбоя Мальборо, который целый день ездит верхом или объезжает мустангов на родео. Я тут же начинаю пялиться в свой стакан с вином, чтобы Дездемона не успела зафиксировать мой взгляд и выражение лица. На самом деле у меня откровенно текут слюнки. И даже когда она заканчивает свою дурацкую речь, я продолжаю думать о безупречной попке Алекса, достойной лучшего ковбоя на родео.
— Да-да, все это замечательно, — рассеянно киваю я. — Я рада, что у тебя все так получается попко…то есть ловко, конечно, я хотела сказать «ловко». — Черт! Сколько же я успела выпить?
Дездемона склоняет голову набок, и ее светлые волосы рассыпаются по плечу и чуть ли не падают веером на стол. Она задумчиво водит пальцем по ободку стакана, но ничего не говорит. Просто сидит и смотрит меня своими холодными голубыми глазищами.
Я понятия не имею, о чем она сейчас думает, но одно мне ясно: она пытается меня запугать. Алекс поворачивается к нам, и она опускает глаза. Комнату заполняет песня Бьорк из ее последнего альбома. Я почему-то начинаю думать о Люке. Ах, вот оно что. Теперь мне понятно, почему я вспомнила его. Люк ненавидел Бьорк, как никакую другую из певиц на всем белом свете. Вернее, даже, не так ее, как ее музыку. Он называл ее «претенциозным завывающим пугалом» и запрещал мне ставить ее альбомы в своем присутствии. По-моему, он был несправедлив, а я до сих пор считаю «Мальчика-Эрота» одной из лучших любовных песен, когда-либо написанных. Несмотря на то что уж к Люку-то ее отнести я никак не могла.
А вот Алекс, как герой этой песни, верит во все прекрасное так же истово, как Люк не верит. Алекс, правда, этого не говорил, мне и так все понятно, глядя на него сейчас, наблюдая за его улыбкой, пока он сидит напротив меня. Может быть, я так говорю, потому что уже пьяна, хотя сама я так не считаю. Все в Алексе излучает внутреннее спокойствие и веру. И тогда до меня начинает доходить: Алекс не просто отличается от Люка, он являет его полную противоположность. Они как бы воплощают собой янь и инь. Субботний вечер и воскресное утро.
Он самый настоящий анти-Люк.
— Мне эта вещь тоже очень нравится, — сообщаю я Алексу, вновь ощущая на себе ледяной взгляд Дездемоны.
— Ну, что ж, Алекс, — вступает она, — наверное, нам пора убирать со стола и уносить посуду на кухню?
— Да, пожалуй.
Я хочу помочь им и протягиваю руку, чтобы положить тарелку Алекса на свою, но Дездемона тут же останавливает меня:
— Не надо, Марта, мы справимся. Ты оставайся здесь и отдыхай. Допивай вино. (Субтитры: «Ты, сучка, он мой! Убери свои грязные клешни!»)
Итак, я остаюсь сидеть за столом, полоща рот вином, рассеянно гоняя его от одной щеки к другой. Мерло немного туманит мои мозги, я поворачиваюсь и вижу, как они заходят на кухню и укладывают тарелки, вилки и ножи в посудомойку. Дездемона что-то шепчет Алексу на ухо, легонько поглаживая его по спине.
Они не видят меня. Они не знают, что я подпитываюсь, глядя на их домашнее блаженство. По крайней мере, я так думаю. И хотя в моем мозгу остается темный потайной уголок, который отказывается верить в очевидное, но все же отрицать этого нельзя: именно сейчас, в эту минуту, они любят друг друга.
— Больше всего на свете, — пьяно бормочу я себе под нос, — они любят друг друга.
В школе я поначалу совсем не обращала на Алекса никакого внимания. Но только поначалу. Он учился классом старше, и поэтому у нас не было совместных уроков. Это один из тех парней, которых видишь либо на школьной спортивной площадке, играющим в волейбол, либо гордо шествующего в сопровождении стайки прыщавых молокососов из магазина, где торгуют горячей едой.
Мы впервые заговорили друг с другом, когда я только перешла в четвертый класс. На теннисном корте, точно. Я проигрывала Дездемоне, а он сражался на соседней площадке. Это было теплым сентябрьским вечером, после занятий.
Дездемона совмещала роль и судьи, и игрока высшего класса («Дездемона-Всегда-Первая»), относясь к игре так серьезно, словно противницей ее была сама Мартина Навратилова на центральном корте Уимблдона. Когда мне в одном из немногих случаев удалось попасть по мячу, я послала его в сторону Алекса. К сожалению, он поздно отреагировал, и мячик, со смачным «чвяк!» вписался ему в переносицу. Я бросилась и за мячом, и чтобы убедиться, что ничего серьезного не стряслось, а молокососы (и разумеется, Дездемона) отдавали должное разыгравшейся комедии.
— Прости, — печально попросила я извинения.
— Все в порядке, — заявил Алекс, запрокинув голову и зажав пальцами переносицу, чтобы не текла кровь. — М-могло быть и хуже.
