И когда его заменили на Азазелло. Или на Воланда, хотя я и не могла не признать его исключительного обаяния.
Короче, ради Марио я перестала любить даже офицера эскадры Северо-Американских Соединённых Штатов Ф. Б. Пинкертона.
Неважно, сколько должно ещё пройти времени. Я готова была ждать.
В конце концов, это же не его вина.
Это я должна расти, чтобы стать его невестой, не он же.
Так или иначе, теперь, когда прошло много времени, проблемы не стало.
Вот это важное он и должен был сказать мне.
Поэтому я с нетерпением ответила:
– Я слушаю, Марио…
И уж, конечно, не ожидала того, что он произнёс.
– Мы говорим с тобой, Леда, последний раз.
В то время хуже того, что Марио не любит меня, могло быть только одно: что теперь не смогу больше любить его я.
Что Марио прекратил занятия у Руббертелли – это предпосылка, а второе – уже следствие.
Я плакала очень долго, так долго, что слёз наконец не осталось и я могла лишь коротко всхлипывать.
В последнее время я чувствовала себя настолько же повзрослевшей, насколько теперь опять вдруг ощутила совсем маленькой. Слишком маленькой. Для чего бы то ни было.
Казалось, меня внезапно катапультировали на много лет назад. Мне шесть лет. Учусь в колледже. Заперлась в туалете. Сижу на детском унитазе.
Видимо, вспомнив это, я и решила заменить самоубийство обмороком – достаточно просто задержать дыхание.
Конечно, это не принесёт полного облегчения, но состояние крайнего изнеможения, когда очнусь, позволит по крайней мере несколько часов ничего не чувствовать и не переживать, а облегчить его не смогут даже травяные настои, которые помогают маме.
Я заперлась в ванной на ключ, взялась за край раковины, в которую заранее набросала полотенца, чтобы не разбить голову, когда упаду, уставилась на себя в зеркало и задержала дыхание. Я ещё никогда не делала этого таким образом – не наблюдала, как изменится от подобного действия моё лицо.
По мере того как бежали секунды, я ожидала, что сейчас произойдёт примерно то же, что в комиксах: моё небольшое овальное лицо округлится; бледные щёки сделаются прозрачно-синими; слегка миндалевидные глаза вспухнут и выпучатся; на лбу вздуется раздвоенная, словно рогатка, вена.
Но ничего подобного не произошло.
Не знаю, как долго я изучала в зеркале это полное отсутствие каких-либо трансформаций, несомненно, однако, что в конце концов мне просто надоело так стоять.
Когда Мария крикнула, что ей нужно убирать, я сидела на краю ванной возле умывальника и всё ещё смотрела на себя, не веря своим глазам.
Должно быть, прошло несколько минут, а я всё ещё сдерживала дыхание, так и не теряя сознания, как ни в чём не бывало.
Так же спокойно, как Марио, когда говорил мне, что не будет больше звонить Руббертелли. А значит, и мне.
Если бы я по-прежнему молчала, Мария вышибла бы дверь. Пришлось прервать свой эксперимент.
– Сейчас выйду, Мария! – сказала я, выпустив из лёгких весь воздух, какой напрасно удерживала там до сих пор.
Интересно, сколько ещё я могла бы продержаться без дыхания.
Было бы чудесно попробовать это под водой.
Мария вошла в ванную, исполненная гнева от того, что я заперлась на ключ, как, между прочим, делали все в доме.
– И скажи на милость, зачем набросала все эти полотенца в раковину? – спросила она, ещё больше рассердившись.
– Спроси об этом Марио.
Как всегда, когда разговор рисковал зайти о каком-нибудь мужчине, кроме папы, Либеро и Фурио, Мария закрывала за собой дверь и принималась за уборку.
Первый в моей жизни несостоявшийся обморок о многом говорил.
Моему телу это весьма надоело. Настолько, что оно готово было бросить вызов природе, лишь бы не уступить.
Оно не желало больше платить по счетам за всех. Настало время, чтобы душа начала принимать на себя ответственность и что-то делать.
В следующий раз, когда понадобится реагировать на страдание, нужно будет обратиться за помощью к ней.
Ноэми записалась на курсы испанского языка, три раза в неделю, а Людовика перешла в другую, балетную школу, где занималась пять дней из семи. Ватт всё время лежал без сил и с трудом вставал теперь, даже чтобы поесть. У меня была бы уйма времени, чтобы страдать, если бы я не записалась в бассейн.
Франческо, инструктор, велев мне проплыть четыре «бассейна» разными стилями, сказал, что я плаваю как рыба. Я сделала вид, будто смутилась.
Мне не верилось, что можно плавать и зимой. Конечно, в море совсем другое дело. В море вообще можно не шевелиться, оно само влечёт тебя куда хочет. В бассейне, если перестанешь двигаться, пойдёшь ко дну. Зато, нужно признать, в море невозможно так оттолкнуться от бортика, что летишь потом, словно ракета, выпущенная с подводной лодки.
Я начала на четвёртом уровне и занималась не два, а три раза в неделю. Через полтора месяца Франческо сказал, что, если так пойдёт и дальше, он запишет меня на рождественские соревнования. Но, по его мнению, ещё важнее для меня другое.
Если захочу, он может тренировать меня до тех пор, пока я не научусь задерживать дыхание под водой на семь минут и пятьдесят секунд. Это рекорд из Книги Гиннесса, который установил в категории юниоров один австралийский мальчик.
Франческо наблюдал, как я оставалась на дне во время перерывов, и поразился, видя, как долго я не всплываю, чтобы набрать воздуха. Послушать его, так я просто феномен.
Разумеется, я согласилась, мне хотелось этого больше всего на свете. Хотя на самом деле ещё «больше всего на свете» мне нужен был Марио.
Год этот обещал быть очень славным.
Уже к рождеству Ноэми смогла пройти отборочный тур на олимпиаду по испанской грамматике, я победила в соревновании по плаванию и достигла семи минут задержки дыхания, Людовика так прекрасно выступила в «Лебедином озере», что получила предложение лично от звезды балета Вивьен Ла Коикс участвовать в конкурсе на получение стипендии для обучения в «Кокетке».
Рождественские успехи были интересны не просто сами по себе, они открывали возможности для других, более серьёзных достижений.
Ставки возросли невероятно.
В конце учебного года Ноэми будет выступать на олимпиаде, чтобы выиграть поездку в Барселону. Людовика пройдёт конкурс на получение стипендии в «Кокетке», а я попробую побить рекорд Книги Гиннесса в категории юниоров.
Если к нынешним нашим успехам мы пришли вполне естественно, то дальше для достижения новых нам следовало ещё и усердно трудиться.
Мы все отнеслись к этому очень серьёзно, но ни Ноэми, ни я так и не смогли делать это с такой беспредельной самоотдачей, как Людовика.
Спустя всего несколько недель она уже почти совсем утратила человеческий облик. Её преображение в Балерину завершалось.
