class="p1">Я напрягаюсь. Мне не нравится, как бодро звучит голос отца. И уж тем более настораживает то, что они с мамой куда-то собираются ехать.
В последнее время отношения родителей очень сильно изменились. После того, как отец пришел в большую политику, он словно стал другим человеком.
Равнодушным и злым. Или просто политика вскрыла то, что он прятал все эти годы.
Мама его боится, и каждый раз, когда я оказываюсь дома, ощущение такое, словно я на поле битвы, где мама продумывает стратегии, как бы избежать общества отца.
А тут вдруг они решили куда-то поехать вместе?
Как-то верится с трудом.
– И куда вы собрались? – стараюсь, чтобы и мой голос звучал ровно и спокойно, хотя внутри уже разгоняется пульс.
Все слишком гладко, чтобы быть правдой.
– Снял домик в тихом месте. Маме нужен отдых, она в последнее время очень быстро устает.
– М-м-м, и как ей поможет домик в тихом месте? – меня уже начинает потряхивать от чувства лицемерия со стороны отца.
И мне становится не по себе от мысли, что с мамой что-то не так.
– Ну, знаешь ли, тишина, машин нет, суеты нет. Мне кажется, это должно пойти на пользу.
– Понятно. Тогда, конечно, отдыхайте. Тем более мы с парнями собирались в боулинг выехать, день рождения мой отметить.
– Это правильно, – приободряется отец, чем ещё больше меня напрягает, – молодые пацаны, надо и развлекаться.
– Ага, все, ладно, пошел на учебу.
Отрубаюсь и набираю маму.
– Привет, сынок, – голос мамы звучит так, словно она только проснулась, хотя время уже обеденное.
Не замечал раньше, чтобы она так долго спала.
– Я тебя разбудил?
– Да, что-то голова болит уже несколько дней, решила прилечь и отрубилась, – тихий смех мамы слегка ослабляет канаты напряжения, которые натянулись после разговора с отцом.
– Помогло?
– Что? Ты про что?
– Ну поспала, и головная боль прошла? – прохожу в дальний угол коридора и опираюсь бедром на подоконник.
Смотрю на проходящих мимо одноклассников. Пытаюсь взглядом отыскать знакомую фигуру, но новенькой не наблюдается.
– Какая головная боль? – вопрос мамы резко возвращает меня к разговору.
Хмурюсь.
– Про которую ты только что мне говорила, мам, – стискиваю пальцы на краю подоконника.
Натыкаюсь глазами на идущего ко мне Ромыча и мотаю головой. Друг хмурится, но меняет траекторию движения.
– Ах да, головная боль. Что-то я стала такая забывчивая, какой-то кошмар, – надрывный смех, пропитанный неправдоподобностью.
Я как будто с мамой разговариваю и не с мамой.
С трудом отдираю пальцы от подоконника и зарываюсь в волосы.
– Мам, все хорошо? – голос меняется.
В него проникает страх.
– Конечно, сынок, а что? – мама старается говорить непринужденно, но я сквозь трубку ощущаю, что как-то все не так.
– Да нет, ничего. Просто спрашиваю. Ладно, целую тебя, побежал на уроки.
– Давай. Ты приедешь на выходных?
Этот вопрос окончательно добивает меня.
– А ты дома будешь?
– Конечно, а где же мне быть?
– Приеду, – через силу выдавливаю.
Отключаюсь и вижу, как из-за поворота выруливает Глеб.
– Глебас, – окликаю друга, и он оборачивается, – иди сюда.
Сам не могу и шага сделать, ноги как в свинец окунули. Не двигаются даже.
– Чего орешь? – Глеб облокачивается рядом и вопросительно изгибает бровь.
– Меня на уроках сегодня не будет, – смотрю перед собой, в голове составляя план, как бы улизнуть домой, – отмажь меня.
– В смысле? Как я тебя отмажу?
– Ну, блин, не знаю, – взрываюсь и повышаю голос, Глеб удивленно округляет глаза, – скажи, что после столовки скрутило и я не могу с толчка слезть. Включи фантазию, блин!
Вскидываю руки и ловлю на себе вопросительные взгляды школьников.
– Чего вылупились? Идите куда шли, – рычу, и они тут же втягивают головы в плечи.
Снова это чувство надвигающейся агрессии. Руки подрагивают в ожидании жертвы, на которой можно выместить злость, копившуюся не один день.
Стискиваю зубы, вдалбливая себе, что это вот вообще не выход. Нельзя мне сейчас штрафы ловить.
– Яр, что случилось? – в голос Глеба проникает волнение, и он хватает меня за плечо. – Ты чего опять срываешься, брат?
– Домой мне надо срочно.
– Опять что-то с мамой?
Бесит, что в один день дал слабину и вывалил все на Глеба и Ромыча, но с другой стороны, если бы не рассказал, сцепился бы с кем-нибудь.
Просто киваю и снова ерошу волосы.
– Ну давай, гони, я что-нибудь придумаю.
– Спасибо, Глебас, – хлопаю по спине и срываюсь с места.
Почти возле входа чуть ли не сбиваю Снежинку. Она покачивается, но я быстро перехватываю её, чтобы не свалилась.
Бормочу извинения и ловлю её удивленный взгляд.
Но мне сейчас не до разговоров. Да и нужны ли они?
Ярослав
Долетаю до дома в рекордно короткое время. Переживаю за то, что объявится отец и что-нибудь ещё сотворит с мамой.
Мне не понравилось, как она мне отвечала, и я лучше скатаюсь и своими глазами проверю, все ли в норме. Или все же моя чуйка работает исправно.
Перед машиной незамедлительно распахиваются ворота, и я вжимаю педаль газа.
Телефон разрывается от звонков от старосты, но я игнорю все на свете. Сейчас состояние мамы встает на первое место, а остальные вполне себе в состоянии подождать и потерпеть.
В доме стоит тишина. Скидываю кроссовки и прохожу по полутемному холлу. Под кожу забирается мороз. С момента переезда сюда никак не могу смириться с тем, что это теперь мой дом.
Тут слишком все не так. Нет того уюта, который был в квартире, которую занимали родители до взлета отца.
– Мам, ты дома? – взбегаю на второй этаж и проверяю спальню мамы. Там никого.
От этого в груди сердце разгоняется.
– Ма, – снова кричу в пустоту.
С конца коридора доносится игра пианино, и ноги несут туда. Когда-то, опять же, словно в прошлой жизни, мама часто играла на фортепиано, а я по малолетству обожал её слушать.
Сейчас…
Сейчас многое изменилось. Наша семья ходит по краю обрыва. Ещё немного, и мы все сорвемся и разобьемся на мелкие осколки.
Мне каждый раз при встрече с отцом хочется начистить ему лицо. Ему тоже, судя по некоторым моментам, но он сдерживается и
