языком, вру я. — А что?
— Нет, значит, показалось. Слушай, мне надо с тобой поговорить серьезно.
У меня все холодеет внутри. Кровь накачивает сердце толчками. В животе ворочается колючий ком.
Я не хочу слышать то, что она мне расскажет. Я уже все знаю.
— Я пока не могу… Напиши мне сообщением… — голова начинает кружиться.
— Это не так просто, — мнется Жанна. — Мне самой не нравится то, что я хочу сказать, прям выворачивает, но, думаю, ты должна знать…
— Алло, алло? — прерываю я ее монолог. — Плохо слышно, я в метро спустилась… Перезвоню тебе вечером…
И сбрасываю.
Хочется завыть. Словно внутри меня маленький зверек бьется в капкане.
Остается только перегрызть себе лапу, чтобы освободиться.
Непреодолимое желание постучатся головой о стену, чтобы боль физическая притупила душевную, чтобы звон в черепной коробке заглушил голос Жанки: «Думаю, ты должна знать…»
Бросаю на себя взгляд в зеркало — мокрые передние пряди липнут к белому, как мел, лицу, расцвеченному лихорадочными пятнами на скулах, глубокие тени под потухшими глазами и сухие губы.
От бестолкового разглядывания себя в зеркало меня отрывает появление в туалете нескольких щебечущих девчонок.
— Видела, да? Горяч! Блин, и какой-то невзрачной мышеле достался!
— Ага, все девки в кафетерии на него смотрели, а он от этой моли глаз не отводил…
Вылетаю из туалета.
Невыносимо.
Это точно про Горелова. Точно.
Все пропитано им.
Куда ни плюнь, кругом он. Везде про него. Спрячешься, а Демон тут как тут, продолжает уничтожать.
Я больна. Горелов — раковая опухоль. Стадия ремиссия ведь возможна? Если не полное излечение, то хотя бы… Хотя бы что?
Мне просто нужна передышка.
Я не представляю, как добралась до дома. Не могу даже вспомнить, заплатила ли я за проезд в автобусе. Помню, что сажусь на маршрут, идущий кружным путем, плюхаюсь на заднее сиденье и, привалившись к пыльному оконному стеклу, сосредотачиваюсь на том, чтобы ни о чем не думать.
Выходит хреново. И в этих болезненных попытках я действую на автомате.
Обнаруживаю себя уже возле подъезда на лавочке.
В чувство меня приводит поднявшийся ветер, швырнувший мне в лицо пыль с козырька над дверью.
Сколько сейчас? Достаю негнущимися пальцами мобильник.
Оказывается, я замерзла.
Три часа дня.
Понимаю, что и ноги задубели, коленки и те синие, но шевелиться все равно не хочется. Да и сил нет.
Телефон в руке булькает. Входящий от Тамары Львовны, хозяйки квартиры.
— Алло, — отвечаю.
— Ингуш, это ты там уже два с половиной часа на лавочке торчишь? Что случилось? Ключи потеряла?
Она живет в доме напротив, наверное, углядела меня с балкона. У нее там рассада какая-то, да и вообще пожилая женщина развлекается наблюдением. У нее даже бинокль есть, который она мне однажды гордо продемонстрировала. «Так что, зайка, плотные шторы в наше суровое время — это необходимость. Мало ли, у кого еще есть хороший Никон».
— Нет, не потеряла. Просто захотелось проветриться, — хочу избавиться от заботы Тамары Львовны, и не хочу, чтобы она лишний раз волновалась, тоже.
Она — хорошая женщина и очень мне помогла, когда против меня ополчились почти все жильцы.
— Что стряслось? — в проницательности ей не откажешь. — Опять…
— Нет, это другое. Но я не уверена, что смогу и дальше снимать у вас квартиру.
Демон знает, где я живу. Он еще придет. Еще будет давить на болевые точки. А мне нужно время собраться с силами.
Пришло время перегрызать лапу.
Глава 27
Демон
Вытащенная из душа, Маська смотрит на меня открыто.
Горько, напряженно, но открыто.
— Это не я.
— А кто? — зверею я. — Мась, мне очень не хочется думать, что в этом дерьме замешана ты, но, блядь, я все меньше в это верю.
Я знаю ее, как облупленную.
— Я не устраивала Инге ничего. Мое вина, хотя я за собой ее не чувствую, только в том, что я не дала вам помириться.
— Что?
Я смотрю на нее, пытаясь оценить ущерб, который она наносит мне своими словами. То есть все-таки приложила руку. Пытаюсь гасить вспышку ярости, потому что мне надо дослушать, а в гневе я не слышу ничего.
— Что? — вспыхивает возмущенно Маська. — Какого хрена, Дим? А ты думал, что? Что я не воспользуюсь возможностью избавиться от Воловецкой?
— Ты знала, что это была подстава, — медленно, с расстановкой произношу я. — Знала и не сказала.
— Почти сразу поняла, — пожимает она обнаженным плечом, на котором до сих пор блестят капли воды.
Скулы сводит, сжимаются кулаки. От плеча идет зуд, там мне хочется с размаха куда-нибудь впечатать со всей дури, сбросить адреналин, потому что расшатанный контроль слетит к ебеням через три, два, один…
— Почему? — высекаю, с трудом взяв себя в руки.
— Не делай вид, что не понимаешь, — закатывает глаза Маська. — Или ты наконец созрел поговорить по-взрослому?
— По-взрослому мы с тобой поговорили еще тогда. И эта тема закрыта, — рублю я.
— Это ты так, блядь, решил, Дим! Меня ты не спросил! Все было хорошо, пока не появилась Воловецкая. Инга мне мешала. И когда подвернулась возможность, я ее использовала. Что тебя удивляет? Ты сам так делаешь.
Да, Маська права. Я так делаю. Использую все возможности. Но не тогда, когда это может навредить близким, например, ей.
— Ты поэтому устраивала вечеринки, не давая мне протрезветь? Отправляла меня к отцу? Твердила, с глаз долой из сердца вон…
— Да, — Маська аплодирует моей догадливости театральными хлопками. — Если бы вы встретились, вы бы разобрались. Помирились, как обычно. А я опять слушала ваш трах из-за стены! Ты бы протрезвел и потащился к ней!
В нарочито спокойном голосе сестры начинают проскальзывать истеричные нотки. Кажется, не я один на грани нервного срыва.
