Я представила себе совсем юного Гарри, потерянного, — без сомнения, в особняке, — его веселая и любящая мать ушла, и только холодный отец утешал его. Кинг Синклер мог дать ему столько же утешения, сколько аппарат жизнеобеспечения.
— Ты делаешь прекрасное дело.
Гарри прищурился, и я поняла, что он о чем-то напряженно думал.
— Поле было закрыто для журналистов… — он оставил вопрос висеть в воздухе.
— Неужели? — я невинно пожала плечами. И вздохнула, поймав себя на мысли. — Я ходила в этот центр отдыха, Гарри, понимаешь? Когда я услышала тебя из коридора, то должна был узнать, что там происходит. — Я указала на свою голову. — Карма вернула мне за мою пронырливость, не волнуйся.
— Похоже на то.
— Гарри? — спросила я, не желая слышать ответ. — Я сказала какую-нибудь глупость, когда меня контузило? Я плохо помню. Там было что-то про ангелов?
— Нет, — сказал он и сделал долгий глоток своего ужасного чая.
— Но я что-то такое говорила, да? — взвизгнула я.
Гарри поднял руки в знак капитуляции.
— Что? Я ничего не могу поделать, если ты считаешь меня самым прекрасным серафимом на всех небесах.
— О, Господи боже! Убей меня сейчас же. — Я сделала паузу и огляделась. — Нет, я уже здесь, да? Я действительно умерла и нахожусь в аду.
— Вау, — сказал он, и это жаргонное слово прозвучало странно из его уст. — Приятно знать, что пребывание в моем присутствии было бы для тебя адом. — Гарри сказал это в шутку, но я уловила легкую грусть на его лице, услышала небольшое разочарование в его тоне.
— Гарри, с момента нашей первой встречи мы были метеоритами, падающими вместе и сбивающими друг друга с курса. Я не могу представить себе двух более непохожих людей, пытающихся завязать дружбу.
Он опустил глаза к своей чашке, ковыряясь в этикетке. Я почувствовала, как в моем желудке зародилась пещера печали.
— У тебя как будто раздвоение личности. — Гарри напрягся и нахмурил брови. — Ты можешь быть высокомерным, гордым и грубым. — Я указала на него. — И ты можешь быть таким. Человеком, которого я видела мельком в лифте той ночью. Таким, каким ты был сегодня, показывая вспышки улыбки на мои дерьмовые и неуместные шутки. Он рассмеялся. — Может быть, это и не к месту, но я думала, что ты просто копия своего отца.
При этих словах Гарри вскинул голову, и его глаза вспыхнули огнем. Я затаила дыхание от его сильной реакции, что было неразумно, так как мир, казалось, накренился вокруг своей оси.
— Я совсем не похож на своего отца, — твердо сказал он. Его широкие плечи напряглись, а челюсть стала жесткой.
— Знаю, — сказала я и увидела, как он потерял часть накопившегося напряжения. — Теперь я начинаю это понимать.
Гарри повернул голову, уставившись на занавеску. Я думала, что в этот момент он встанет и уйдет. Попрощается. Вместо этого, не поворачиваясь ко мне лицом, он сказал.
— Ты должна понимать, что подобное воспитание в Англии связано с определенными ожиданиями и сильным чувством долга… — он прервался и провел рукой по лицу.
Затем снова повернулся ко мне лицом и с самоуничижительной ухмылкой сказал.
— Не каждая тюрьма находится за железными решетками.
— Гарри… — прошептала я, чувствуя, как что-то разрушилось вокруг моего сердца. Стена? Забор? Я не знала. Но что бы это ни было, при этих душераздирающих словах оно рассыпалось, оставив мою бьющуюся плоть открытой для Гарри Синклера.
— Еще кофе? — спросил Гарри, вскочив на ноги.
— Нет, я… — его смущенное выражение лица заставило меня сказать. — Да. Спасибо. От кофе я никогда не откажусь. — На его лице отразилось облегчение, и он нырнул за занавеску.
Чего ему стоило открыться? А его тюрьма? Был ли он в ловушке правил и норм своего социального положения, или его отец вовсе не был хорошим отцом? Из того немногого, что я знала о Кинге Синклере, не могла представить его иначе как подавляющим. И если бы кто-то жил так всю жизнь? А еще хуже, что он потерял женщину, которая показала ему, что такое любовь в столь юном возрасте…
Увидев на тумбочке свой мобильный телефон, я проверила, все ли чисто, а затем провела быстрый поиск в «Гугл». Набрав «молодой Генри Синклер III», я нажала на «картинки». Через несколько секунд передо мной предстал Гарри с детским лицом. На большинстве фотографий он стоял рядом с Кингом. Я просмотрела несколько страниц снимков и, к своему ужасу, не нашла ни одной фотографии, на которой Гарри улыбался бы.
Присмотревшись внимательнее к его лицу на одной фотографии, я почувствовала, что могла заплакать. Он стоял перед какой-то каменной стеной, может быть, дома? И находился рядом с отцом, но именно глаза Гарри приковывали мое внимание. Они, конечно, были того же лазурно-голубого цвета, но эти глаза были призрачными. В них скрыто столько грусти и… одиночества, что я почувствовала, как мои щеки стали влажными.
Положив телефон и очистив свою историю от всех улик, связанных с Гарри, я вытерла слезы как раз в тот момент, когда он вошел через занавеску в кабинку.
— Фейт? — он отставил кофе и бросился ко мне. — Что случилось? Это твоя голова? Тебе больно?
Я пыталась придумать что-нибудь, но эти печальные голубые глаза.
— Э… у меня… у меня предменструальный период, понятно? — Гарри сделал шаг назад, как это делали мужчины при любом упоминании о проблемах, связанных с месячными. — И это, — сказала я, указав на свою голову. — Я не уверена, что смогу скрыть гигантский рог на голове.
Гарри поборол улыбку, которая была так же желанна, как повязка на глазах на нудистском пляже.
— Я уверен, что тебе много раз говорили это в жизни, Фейт. Но ты прекрасна, и я уверен, что эта красота не уменьшится, сколько бы рогов ни выросло у тебя на голове.
Я вытерла глаза и уставилась на него, его слова, как стрелы, вонзились в мое, теперь уже открытое для Гарри, сердце.
— Ты считаешь меня красивой?
На щеках Гарри вспыхнули красные пятна.
— Да, — сказал он, прочистив горло. — Исключительно. — Наши взгляды сцепились, и впервые в жизни мне не пришлось шутить. На самом деле, между нами висела только тишина.
— Так, Фейт, — сказала медсестра, открыв занавеску. — Вот ваш рецепт на обезболивающие. — Она положила планшет с бумагами мне на колени. — Мне нужно, чтобы ты подписала эти бланки. — Я переключила свое внимание с Гарри на бланки. И автоматически вписала свое имя.
Следом вошел санитар с инвалидной коляской.
— Вам помочь добраться домой? — спросил он.
— Я отвезу ее, — сказал Гарри, встав и собрав свои вещи и наш кофе. — Ты согласна? — спросил он.
— Более чем.
И тогда Гарри улыбнулся. Не слегка, не усмешкой или минутной наглой ухмылкой. Настоящая улыбка растянулась на его губах. Хорошо, что я сидела, иначе она сбила бы меня с ног прямо на мою многострадальную задницу.
Исключительно.
Пока санитар вез меня к подземной парковке, в голове звучал только голос Гарри, произносящий «исключительно».
Гарри подогнал машину. Я проскользнула внутрь на пассажирское сиденье.
— Домой? — спросил Гарри, посмотрев прямо перед собой.
В машине царило странное напряжение. Не плохое, но такое, которое ощущалось как странное чистилище. Смятение и незнание витали в воздухе, как старый радиоприемник, пытающийся найти станцию. Раньше я понимала свою позицию в отношениях с Гарри. Он мне не нравился. Я не нравилась ему. Он был холоден и высокомерен. Я была громкой и раздражала его. Теперь… мы были в зоне неопределенности. Из которой я не могла найти выход.
— Отвези меня к родителям, — сказала я, когда Гарри выехал с парковки на улицу. — Это в двух кварталах от центра отдыха.
Перед тем как мы уехали, медсестра объяснила мне, что нужно, чтобы кто-то присматривал за мной в течение следующих двадцати четырех часов. Амелия и Сейдж работали допоздна. А я просто хотела домой. Я была двадцатипятилетней женщиной, которая хотела, чтобы мама баловала ее, пока она выздоравливает. Подайте на меня в суд. Я была очень требовательной. И знала это. Я не могла, черт возьми, сама позаботиться о себе; поскольку слишком сильно раздражала бы саму себя.
