«Счастливица Лили», – подумала Грейс, и на душе у нее стало пусто и грустно. Истина гласит, что нельзя чувствовать отсутствие того, чего никогда не имел. Грейс не скучала по отцу во время его долгих отлучек. Даже когда Грэхем жил дома, его голова была занята высокими идеями. Грейс знала, что папа и мама любят ее, и этого ей было достаточно.
Так, по крайней мере, она себе внушала.
Она никогда ни в чем не упрекала родителей. Она приняла их такими, какими они были, и старалась не задумываться над вопросом, на который боялась получить ответ: неужели мамино творчество и папины добрые дела важнее их собственного ребенка?
Она и Луку никогда не упрекала за его образ жизни, также боясь заглядывать слишком глубоко, но беременность не оставила ей выбора. Однако она не стала предъявлять мужу неоспоримые факты, которые ее напугали и ужаснули. Она сбежала, не дав ему возможности оправдаться…
– Ты только поэтому порываешь с ним? – тихо спросила Грейс. – Чтобы проводить время с Лили?
Он повернулся и посмотрел на нее:
– Разве это не веская причина?
Она пожала плечами:
– Я подумала… понадеялась… что ты наконец понял, в кого превратился.
Его взгляд ожесточился.
– В кого именно?
– В того, кем твой отец не захотел бы тебя видеть.
Она тут же пожалела об этих словах, поняв, что ударила в больное место. Лука вздохнул и отвернулся. Грейс подошла к нему.
Как странно! Еще сутки назад она ухватилась бы за любую возможность, чтобы его уязвить.
– Лука, прости меня, – тихо проговорила Грейс, кладя руку ему на плечо.
Он продолжал молча смотреть в окно, стиснув зубы, и тогда она попробовала еще раз:
– Я больше не хочу ссориться. Тебе плевать на мое мнение, но все равно скажу: я очень рада, что ты порвал с этим человеком.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он нарушил молчание.
– Уже поздно. А нам завтра рано вылетать. Я пойду к себе и посплю немного.
Грейс не стала его удерживать.
С тяжелым сердцем она погасила свет и легла в постель. Как же холодно было без Луки под пуховым одеялом!
Лука открыл дверь коттеджа и включил свет. Студия заиграла яркими красками.
Он часто приходил сюда, пока искал Грейс, особенно одинокими ночами, когда в душе царил лютый холод. Он изучал каждую картину, как сыщик, отыскивающий нити, пытаясь увидеть нечто, объясняющее причину ее ухода.
К тому же в такие минуты Лука чувствовал себя ближе к Грейс. В картинах неизгладимо запечатлелись личность и характер его жены. Если закрыть глаза, можно было представить, что Грейс стоит перед мольбертом, склонив набок голову, сосредоточенно сведя брови.
Лука опускался на колени и перебирал картины. И, делая это, наверное, в сотый раз, наконец начал понимать.
Ее первые работы были яркими и праздничными. Она рисовала Луку, его семью, работников поместья.
Их брак становился старше, и картины начали меняться. Постепенно и незаметно… Последние работы были выполнены в приглушенных тонах, словно чувства Грейс потускнели, затуманились.
Особенно рьяно пытался Лука понять самое последнее полотно, которое она оставила на мольберте. Грейс нарисовала летящую в вязком тумане черную птицу.
Почти год он вглядывался в эту картину, пытаясь разгадать, что она означает, и теперь увидел то, чего прежде увидеть не мог. То, что Лука принимал за туман, оказалось куполом, и птица пыталась выбраться из-под этого купола. Птица знала, что совсем близко большой, бескрайний мир, но сама она была пленницей.
Эта картина тоже была портретом. Точнее, автопортретом Грейс.
Она – птица. Купол – он, Лука.
Он с трудом поднялся на ноги и почувствовал, что комната плывет перед глазами. Стены словно наступали на него со всех сторон.
Лука несколько раз вздохнул, но легкие не желали впускать воздух.
Боже, что он наделал?!
Он поймал красивую, полную жизни птицу и лишил ее свободы, отнял у нее радость.
Потом он поймал ее снова, но вместо того, чтобы усвоить урок и сделать выводы, окончательно связал ей крылья.
Неужели это то, о чем он мечтает? Чтобы крылья Грейс навсегда разучились летать? И того же он хочет для Лили, прекрасного птенчика? Жизни, полной запретов и страха?
Ему снова вспомнился отец, к которому он то и дело мысленно обращался в последние дни.
Грейс была совершенно права, вынося свой приговор. Отец ужаснулся бы, увидев, в кого превратился его сын. Не говоря уже о ситуации с Грейс, отец весьма опечалился бы тем, что Лука приветствовал все то, что сам он в последние годы жизни решительно отвергал и от чего пытался уберечь сыновей.
Как же случилось, что Лука вступил на этот путь? В глубине души он с самого начала знал, что совершает ошибку. Вместо того чтобы вовремя выйти из игры, он прельстился блестящим ореолом гламурных заведений и вложил деньги в ночные клубы.
Франческо презирал своего отца и питал отвращение к торговле наркотиками и контрабанде оружия, однако он явно перенял у Сальваторе кое-какие приемы.
Лука вспомнил, как они в первый раз поймали человека, пытавшегося жульничать в казино. Люди Франческо избили его до полусмерти, но за что? Тот человек всего-то надеялся выручить пару сотен евро.
Почему же Луку сразу не возмутили избиения?
Он не отвергал применение силы, если оно диктовалось крайней необходимостью. Многие из тех, с кем он имел дело, другого языка просто не понимали. Но из-за двухсот евро? Достаточно было тычка под ребра.
Той ночью он вернулся поздно и, осушив стакан шотландского виски, отправился в студию жены. Он нашел Грейс крепко спящей и, забравшись под одеяло, привлек ее к себе. После сцены насилия, которую ему пришлось наблюдать, его разум пребывал в смятении, сердце ныло. Лука надеялся в объятиях жены найти временное облегчение и забвение.
После того, первого, случая он передал службу охраны в руки Франческо, взяв с того обещание не преступать последнюю черту.
Уверенный, что теперь никого не лишат жизни от его имени, вначале он стал спать спокойнее.
Но постепенно сон снова пропал. Едва ли не каждую неделю ловили воришек или нахалов, грубо пристающих к танцовщицам. Еще приходилось бороться с торговцами наркотиками, которые норовили заняться своим бизнесом в его заведениях. Лука не возражал, чтобы с этими подонками разбирались по всей строгости. Это были опасные типы. Он и сам с удовольствием собственноручно врезал бы им по физиономии.
Эту публику необходимо было учить, для острастки других.
Так он допустил применение насилия. Позволил проливать кровь, крушить кости и твердил себе, что защищает свой бизнес. Обычно он делал это со стаканом виски в руках.
