Повернувшись спиной к печке, он стоял, глядя на Тилли, а когда перевел глаза на ребенка, тот захныкал и завозился во сне. Тилли встала, взяла малыша на руки и, поддерживая под спинку, подняла так, чтобы его личико оказалось на уровне лица Мэтью.
На миг ей показалось, что молодой человек отвернется; она увидела, как на скулах у него заходили желваки. Но она ждала — ждала молча. И Мэтью заговорил первым:
— Это мой брат?
— Да.
— Однако вы не торопились.
Она почувствовала, как ее щеки заливает краска гнева. Повернув к себе сына, она прижала его головку к своему плечу, и Мэтью сказал, словно бы оправдываясь:
— Но ведь это правда, разве не так? А теперь, к сожалению, он — незаконнорожденный ребенок.
Ее губы были плотно сжаты, и она с трудом заставила их шевелиться.
— Это было мое решение. Я могла выйти замуж за вашего отца еще несколько лет назад. Теперь я жалею, что не сделала этого. Очень жалею. Тогда мой сын обладал бы всеми законными правами, а вы не стояли бы здесь и не смели оскорблять меня.
— О Троттер! — Внезапно он отвернулся и ухватился обеими руками за спинку дивана.
На мгновение ей показалось, что перед ней снова мальчишка по имени Мэтью, память перенесла ее в детскую. Вот так же они стояли там, и он говорил ей о том, что не хочет возвращаться в интернат. Она даже вспомнила, почему они тогда стояли так: он только что подрался с Люком. Братья поспорили — кто женится на ней, когда вырастет, и ни один не желал уступать. А еще он поведал ей, что один мальчик в школе будто бы поцеловал одну девочку в губы. Тилли даже представила себе лицо Мэтью, когда он спрашивал ее: «Ведь нельзя же целоваться в губы, пока вы не поженились. Ведь правда, нельзя, Троттер?»
Теперь она смотрела на его широкие плечи, на его опущенную голову, на его странно подстриженные волосы, смотрела и понимала, что этот необузданный, грозный Мэтью — очень несчастный человек. Он и ребенком-то не был счастлив, но о всей глубине его нынешнего состояния она даже и не подозревала.
Когда Мэтью снова повернулся к ней и заговорил, его голос был тих, и в нем слышались умоляющие нотки:
— Вы вернетесь в Мэнор? Ради этого я и пришел сегодня. Вы можете выбрать для себя любые комнаты, какие захотите, и… вы могли бы управлять домом, как и прежде.
Тилли почувствовала легкость во всем теле. Ничто не могло бы сейчас обрадовать ее больше, чем перспектива возвращения в Мэнор. Спускаться утром в кухню, обсуждать с Бидди меню на весь день, составлять список необходимых покупок; пройтись по комнатам, чтобы проверить, все ли в порядке, а потом, ближе к вечеру — не важно, зима или лето на дворе, — выйти в сад: не только ради прогулки, но и потому, что ей приятно взглянуть на парней Дрю за работой и сказать им об этом.
Почему же она колеблется? Тилли посмотрела в лицо стоявшего перед ней человека. Делавшие его некрасивым надменность и мрачность, улетучились. Перед ней снова был мальчик, но теперь она знала его лучше — хорошо, что он объяснил ей причину своего тогдашнего поведения. Так почему же, почему же она колеблется?
Почти удивляясь самой себе, она услышала собственный голос:
— Вы очень добры, но… но боюсь, что не смогу принять вашего приглашения.
Мэтью низко опустил голову и несколько секунд задумчиво молчал, потом коротко спросил:
— Почему?
— Полагаю… полагаю, тому есть много причин. Прежде всего, ваша сестра, миссис…
— А-а, Джесси-Энн, — презрительно, как плевок, прозвучало в его устах это имя. — Она просто маленькая стерва. Она всегда была такой и всегда будет такой. Прежде, чем приехать домой, я побывал в Скарборо. Она вела себя, как базарная торговка рыбой, и все из-за того, что я поручил управление имением Джону.
— Тогда какова же, по-вашему, будет ее реакция, если вы поручите дом мне?
— Черт бы ее побрал! — Мэтью рубанул рукой воздух и прошелся по комнате. — Мэнор — мой дом, он принадлежит мне, я могу распоряжаться им так, как захочу, и поручать управлять им тому, кому захочу. У Джесси-Энн нет ни малейшего права вмешиваться в мои дела. И потом, мы никогда не были особенно близки. Да, и вот еще что. — Его лицо вновь приобрело надменное выражение. Выставив вперед указательный палец, он сообщил: — Если вы не примете моего предложения, я найму мужскую прислугу — дворецкого, лакея, еще кого понадобится. А вашим Дрю это вряд ли придется по вкусу, верно? Они ведь усердно работают, стараются, как будто они родились в этом доме, как будто он принадлежит им, как будто они…
— Заботятся о его благополучии.
— О!.. — Мэтью склонил голову к плечу и пробормотал упавшим голосом: — Почему мы вечно пререкаемся? Почему мы не можем объявить перемирие? Что было — то прошло, и мне очень хочется забыть об этом.
— Весьма благородно с вашей стороны.
— Ваш сарказм совершенно неуместен, Троттер. — Это было сказано таким тоном и с таким видом, с каким хозяин дает указания прислуге.
Зато ее вид и тон в этот момент были видом и тоном человека, обращавшегося к равному себе:
— И ваш тон тоже! — почти выкрикнула она ему в лицо. — Я не ваша подданная и не ваша служанка — я независимый человек. Это мой дом — пусть маленький и бедный, но мой. У меня достаточно денег, чтобы спокойно дожить до конца моих дней и воспитать моего сына так, как я считаю нужным.
— Не будьте так уверены в этом: ваши акции, говорят, понизились в цене.
— Хорошо, пусть так. Но у меня остаются мои руки, а главное — моя голова. А теперь — вы получили ответ на свой вопрос, и я буду крайне признательна, если вы уйдете.
Мэтью стоял, вцепившись в узел своего галстука, пожирая Тилли своим свирепым взглядом.
Было впечатление, что он с минуты на минуту пустит в ход кулаки. Тилли даже вздрогнула — ей показалось, что это один из жителей деревни, грубый работяга, не имеющий ничего общего с джентльменом.
Потом, круто развернувшись, он схватил свой плащ и шляпу и направился к двери. А дойдя, обернулся и, едва шевеля губами, прошипел:
— Я понадоблюсь вам прежде, чем вы понадобитесь мне, Троттер.
Дверь захлопнулась с такой силой, что ребенок на руках у Тилли глубоко вздохнул, его личики сморщилось, и — редчайший случай — он сначала захныкал, потом расплакался во весь голос.
Рухнув в кресло, она принялась качать малыша. Глаза ее были закрыты, она маленькими глотками хватала воздух открытым ртом, охваченная таким страхом, какого не испытывала уже давно. Она не могла даже понять, откуда взялось это чувство — это был не тот страх, который вызывали у нее жители деревни. Тилли знала наверняка, что боится — боится его, Мэтью. Потом она задала себе вопрос: «Почему?» Ведь он ничего не сможет ей сделать. Разумеется, он может уволить всех Дрю и нанять мужскую прислугу, но он не может выгнать Бидди из ее домика, который теперь принадлежит ей по закону. Нет, ее страх никак не был связан с семейством Дрю, он был необъясним… Необъясним? Ответ пришел одновременно с заданным себе вопросом: она испугалась его безумия. Явного безумия.
