— Постарайся подружиться с новыми ребятами.
— О, не переживай, я там уже в любимчиках.
— Я серьезно, Явор. Я настояла на учебе, потому что тебе необходим социум. Не хочу, чтобы ты остался черствым и бесчувственным. Отдышись, все позади. Ты дома, мой мальчик. Выплесни все, что накопилось в душе. Хочешь кричать — кричи. Хочешь ударить — ударь, но только неодушевленный предмет. Хочешь плакать — поплачь. В этом нет ничего плохого. Ты эмоционально выгорел, но после сложных периодов в твоей жизни это вполне нормально. Только не замыкайся в себе! Живи! У тебя все еще впереди! Влюбись, найди ту, что согреет твое одинокое сердце. Явор, не будь куском льда. Не будь жесток с теми, кто этого не заслуживает, защищай слабых. Найди для своей души путь искупления. Я верю, что ты еще можешь встать на правильную дорогу…
Но дальше я больше не слушал, потому что отключился от ее нудного монолога. Неужели она думает, что все так просто. Покричать, поплакать, ударить что-нибудь или потрахаться?! И все?! Искалеченная душа исцелится?! Я избит этой черствой жизнью, пропитан ядом. Я испорчен и нормальным стать не смогу.
Жизнь научила одному: нельзя быть добрым, иначе тебя растопчут, как ничтожное насекомое и сотрут в порошок. Этот мир сам заставляет быть жестоким и холодным айсбергом, который способен только разрушать корабли. Поэтому от меня лучше держаться подальше. Я отравлен, и это заразно.
Просыпаюсь от жгучей боли в спине и покалывания в ногах. Проклятье, все затекло, даже пошевелиться не могу.
С шипением принимаю сидячее положение и начинаю разминать шею, улавливая доносящийся до меня запах яичницы с беконом и свежеподжаренных тостов. Теперь мой голод активно дает о себе знать, урчанием в пустом желудке.
Отправив утреннее послание о своем местонахождении надсмотрщику, плетусь на кухню.
— Иди в душ, — с ходу приказывает Эстер.
— Я хочу есть.
— Сначала душ, потом завтрак, а потом универ, — чеканит, не поворачиваясь ко мне.
— Ладно-ладно… Цербер, блин.
Ухожу в ванную комнату. Декорированное помещение во французском стиле кричит о роскоши и элегантности, от которых тошнит.
Сбрасываю всю одежду на глянцевый пол и забираюсь в кабину. Повернув шаровой кран, ободряюсь с первыми ледяными каплями, которые нагреваются и превращаются в поток расслабления. Оживаю и постепенно возвращаюсь в реальность.
День третий… что ж, посмотрим, что за испытания меня ждут сегодня.
Завернувшись в полотенце, выхожу из ванной и направляюсь в свою комнату за чистыми шмотками. А затем быстро запрыгиваю в черные джинсы и толстовку на голое тело. Не желаю никакого парфюма. Сейчас тошно от всего. Только запах сигарет придает спокойствия, а теперь вот и чистого тела. Больше нет тюремной вони. Наверное, от этого еще острее воспринимаю давно забытые ароматы роскоши.
Уже в бодром состоянии захожу на кухню. Но звуки непрерывно входящих сообщений заставляют меня поторопиться. Как-то долго я принимал душ. Масон уже ждет меня. Хватаю тост и, быстро намазав арахисовым маслом, жадно поедаю, пытаясь на ходу заморить червячка.
— Сядь и нормально поешь.
— Некогда, — бубню набитым ртом. Послав воздушный поцелуй, накидываю капюшон на влажные волосы, и отправляюсь в универ.
Без пальто холодно, но я принципиально не беру вещи Раймона. Этот засранец у меня в черном списке. Но нельзя забывать о теплой тачке друга, который при виде меня сигналит и не прекращает, пока я не оказываюсь в салоне.
Обмениваемся крепким рукопожатием, и Масон с визгом стартует с места. До универа мы долетаем за десять минут.
— Приходи сегодня в братство, — говорит Масон, вылезая из машины. — Посидим, потрещим как раньше с марусей.
— Заманчиво, конечно, но браслетик на моей ноге будет против твоих планов. — Скрещиваю руки на груди и устремляюсь в универ. Промозглый февральский ветерок подгоняет быстрее оказаться в помещении.
— Ну в нем же не встроен датчик определения травки на дозволенной тебе территории, — ржет Масон.
— Было бы смешно, если бы не было так грустно, чувак.
Мой быстрый ритм сбивается. Нас тормозит толпа студентов в холле, сквозь которую мы с Масоном постепенно пробираемся. И когда я попадаю на всеобщее обозрение, все внимание тут же обращается ко мне. Игнорирую. Проталкиваюсь вглубь, ощущая за спиной презрительные взгляды, а потом слышу перешептывания.
— Явор! — ледяной голос ректора останавливает мое движение. — В кабинет!
— И вам доброго утра, мистер Висконти. Но можно узнать причину столь бурного приветствия?!
— Ты мне еще поерничай! — хватает за шкирку и толкает в сторону кабинета. Не очень-то дружелюбно для педагогического состава.
Заходим в кабинет, только вот сегодня дверь закрывается с громким хлопком.
— Информация уже отправлена твоему куратору из полиции. — Ректор нервно ослабляет галстук и садится на свое место. — На неделю ты отстранен от учебы. И если еще хоть одна подлянка с твоей стороны…
— Да что, блядь, я сделал-то?!
— Не строй из себя дурачка, мальчик. Я ошибся, когда согласился дать тебе шанс. Ты сгнил в тюрьме, парень. И из грязи, тебя уже не вытащить…
Не желая слушать тупых моралей ректора, вылетаю из кабинета и размашистым шагом иду к месту скопления студентов. Захожу в туалет и охреневаю. Все разгромлено. Жуткий хаос. Зеркала разбиты. Раковины расколоты. Перегородки вынесены напрочь. А надпись красным цветом во всю стену бьет стальным ножом прямо в грудь.
«Я ебал жену ректора»
Что, блядь, за хуйня?!
Возвращаюсь и врываюсь в кабинет без стука.
— Я не делал этого! — ору во все горло.
— Это ты будешь разбирать в полиции.
— Это не я! Вы, блядь, глухой! Я не делал этого!
— Уходи! И неделю чтобы я тебя не видел. Счет за причиненный ущерб тебе вышлют по почте.
Сука! Со злости вколачиваю кулак в стену и, выбивая ногой дверь, вылетаю из кабинета. Я узнаю, что за мразь это сделала.
Вламываюсь в аудиторию и, найдя взглядом гуманоида, стремительно направляюсь прямо к ней. Схватив за руку, рывком вытаскиваю из-за стола и тащу в туалет, не обращая внимания на ее брыкания.
— Твоих рук дело? — зашвыриваю девчонку внутрь.
— Ты идиот?! — Она с ужасом взирает то на надпись, то на меня.
— А кто еще? Я говорил это только тебе. Наедине! Сука! — рычу, глядя ей в глаза.
От неконтролируемой ярости подрываюсь к ней и, схватив за волосы, сжимаю их в кулак.
— Отпусти! Идиот! Дебил! Ненавижу! — начинает колотить кулачками по моей груди.
Резко беру ее за плечи и встряхиваю.
— Я не делал этого! — цежу сквозь зубы. Проклятье, от несправедливости меня трясет не на шутку. — Не делал! — от крика голос срывает до хрипоты.
— Ты последний оставался! — пищит сквозь слезы девчонка. — И на камере видно твою кофту! Хватит! Придется отвечать за всю грязь, что ты устроил!
— Я намыл, блядь, все за двоих и ушел домой!
Нервно сжимаю губы и вдавливаю пальцы в хрупкие плечи. Будто пытаюсь вразумить ее. Заставить доверять мне. Только она стоит и лишь хлопает ресницами, а большие глаза уже покраснели от слез.
— Ты ужасен! И место твое в тюрьме, животное! Надеюсь, скоро ты вновь туда вернешься!
Отпускаю девчонку, и она сразу убегает.
Я сдавливаю челюсть до болезненного спазма, а судорога сводит мои дрожащие кулаки. Вот сейчас я бы с удовольствием разнес этот долбаный туалет на мелкие щепки.
Справедливость?! Доброта?! Милосердие?! Где, сука, все это?! Реальный мир хуже тюрьмы! Заключенные хотя бы не скрывают своей сущности, зато святые люди на свободе прячутся под коварными масками лицемерия и вранья!
***
На улице меня уже ожидает патрульная машина. Заебись.
— Садитесь, мистер Уайт. И давайте без шуточек.
Мой надсмотрщик поправляет бляшку ремня на тугом круглом животе и открывает для меня заднюю дверь машины.
