Максим наклонился, поднял ее и перекинул себе через плечо. Голова свесилась вниз у него за спиной, его плечо уперлось в живот. Уже второй раз ее переносили как мешок с мукой. Она приподняла туловище и стала колотить его по спине, но Максим только засмеялся, и легко, как пушинку понес ее к лагерю.
— Ну что, успокоилась? — спросил он через некоторое время и поставил на землю, для того чтобы взять на руки перед собой.
В новом положении Максиму было идти труднее, вся тяжесть её хрупкого, но все-таки осязаемого тела теперь приходилась только на руки. Вдобавок он не видел, что у него под ногами, каждую минуту рискуя споткнуться о корень, или оступиться в ямку.
— Ладно, отпусти меня, я пойду сама.
Когда они пришли на стоянку, никто не обратил на них внимания, кое-кто ещё ел. Максим с Таней присоединились к ним. Все вели себя так, словно ничего не произошло, даже Андрей с Максимом разговаривал, как ни в чем не бывало.
Насытившись, она села одна под деревом, прислонилась к нему спиной, согнув ноги в коленях. Рядом устроился Андрей.
— Таня, прости, что поставил тебя в неловкое положение. Я как-то не заметил, что ты не совсем одета. Извини меня, хорошо?
«Трус, — несправедливо подумала Таня, забыв, что Андрей пострадал, пытаясь остановить Максима. — Бедняжка, брат его не проинструктировал, чтобы он держался подальше от собственности Макса, от его девки, чтобы не вызвать гнев лидера. Они же его все боятся».
— Это ты меня извини, что я тебя подставила.
Они обменялись любезностями и замолчали. С другой стороны к ней подсел Саша. Он сорвал травинку и сунул в рот. Андрей ушел. Пожевав стебель, Саша выбросил его и произнес:
— Таня, я совсем не собирался за тобой подглядывать в машине. Но посуди сама, что я должен был делать? Проснулся я не сразу, а когда тебя увидел, то подумал, что это сон. Потом сообразил, что ты не подозреваешь о моем присутствии, и не стал смущать. Поэтому долго из машины не выходил, думал — вы отойдете, я и выйду, ты бы никогда об этом не узнала и жила бы себе спокойно. Потом вижу — Макс не в себе, делать нечего, пришлось выбраться на свет. Я и не видел практически ничего, спинка сиденья мешала, так что не волнуйся.
— Я сама должна была проверить, нет ли еще кого-нибудь в машине.
— Да не будь ты такой колючкой. Ты похожа на кошку, у которой шерстка стоит дыбом. Здесь все хорошие ребята. Втяни коготки.
— Я уже поняла, какие хорошие, — презрительно фыркнула Таня.
— А Максим — просто замечательный парень, — понял о ком речь Саша, — я не понимаю, как ты не видишь этого. Да, он привык добиваться своего, но разве это плохо?
— Я впервые сталкиваюсь с детками номенклатурных работников, и не знала, что это так ужасно.
— Первые впечатления самые острые, но не самые верные. Ты просто не привыкла к нему.
Таню больно кольнули эти слова. Максим не забыл всем своим друзьям рассказать, что он был у нее первым. Но она сделала вид, что не поняла намеков и продолжала:
— Я поняла, что спорить с ними бесполезно. Они же привыкли, что все им дозволено. Номенклатура непобедима. Ты тоже из тех кругов? — поинтересовалась Таня. — И остальные?
— Нет, ты ошибаешься. Хотя, с натяжкой, можно так сказать — у Кости мать работает в горкоме. У Светки отец — декан в политехе. У Марины отец — военный, начальник воинской части. Вот и все номенклатурщики. У Авроры — мать врач. Мои инжнерят.
— Тогда ты из его шайки?
— Шайки?
— Ну, да. Так называемой организации.
— Да, нет. Тут наши интересы не совпадают.
— Значит, он тебя купил.
— Как ты сказала?
— Я говорю, что тебя купили — на эту машину, в которой он тебя катает, жратву — в магазинах ничего нет, а вы тут едите и сервелат, и консервы импортные. Что там еще — видик, сигареты. Рядом с ним ты чувствуешь, что становишься интереснее, значительнее.
— Я может быть и купился, но не на это. Мы с Максимом дружим с третьего класса. И я купился, как ты говоришь, на его верность, преданность дружбе.
— И взаимной преданности он добивается насилием?
— Это ты про Андрюху?
Таня кивнула, хотя имела в виду себя.
— Вообще-то Андрея трудно назвать другом, они два дня знакомы. И Макс здесь, конечно, свалял дурака. Они уже помирились. Макс бывает вспыльчивым, но редко, и поверь мне, если для друга что-то надо, он в лепешку разобьется, а сделает.
— Это тебе надо в лепешку разбиться, а для него, при его-то возможностях — раз плюнуть. А тебе за это приходиться расплачиваться. Ты же ему служишь, просто тебе приятно думать, что это дружба.
— Служу? Как?
— Увидел нас вдвоем с Андреем и тут же прибежал.
— Но я действительно хотел извиниться перед тобой. А ты все мои поступки расцениваешь желанием угодить Максу.
— А на пляже? Сразу доложил своему хозяину.
— Ты ничего не понимаешь. Да что с бабой разговаривать! — он с досадой махнул рукой. — Для тебя мужская дружба — пустой звук.
Спорить с ним было бесполезно, но она все-таки сказала:
— Может, ты и веришь в мужскую дружбу, а Максим этим ловко пользуется.
Она замолчала, потому что к ним приближался Максим. Он вышел из воды, его тело блестело на солнце. Максим бросил рядом с ними полотенце на траву и лег на живот, подложив под голову руки:
— Об чем беседуем?
— Ты — счастливый человек, Макс, — Сашка стал опять самим собой, веселым и остроумным. — Вот эта девушка ни о чем не желает говорить, кроме как о тебе. Максим — то, Максим — се.
— Вы обсуждали мою личную жизнь? Надеюсь, ты не рассказал, как в третьем классе в туалете один лоб из девятого класса заставлял меня разминать для него бумагу?
— А ты плюнул на нее и тогда он накостылял тебе по шее, запер в туалете, а сам ушел на урок?
— Да, у нас как раз была контрольная.
— Нет, конечно, не рассказывал.
— Хорошо. И не рассказывай никогда.
— Упаси меня бог!
Максим приподнялся на локте, и, взяв Танину лодыжку, вытянул сначала одну ее ногу, потом другую, а потом перевернулся на спину, устроив голову у нее на коленях. Саша встал:
— Пойду тоже искупнусь.
Они остались вдвоем. До этого Таня уже не один раз была близка с Максимом, но только сейчас она смогла заставить себя разглядеть его тело. Взгляд скользил по медовой коже, золотившимся волоскам, темнеющим на груди, спускался к плоской долине живота, упирался в аккуратный пупок, и оскальзывался, не решаясь опуститься ниже, возвращаясь к лицу. Если бы он был уродлив, ей было бы легче, по крайней мере, ее страдания были бы доступны пониманию другим, и у нее было бы больше оснований для жалости к себе. Да, она не смогла обнаружить никаких изъянов, кроме тонкого белого шрама на плече и темных волосков на груди. Может быть талия слишком длинная, но от этого его стан казался гибче.
