По правилам Вульф-Холла, каждый, кто попадает под наказание, должен явиться в библиотеку после последнего урока, чтобы искупить свои грехи. Лично мне никогда не выписывали листок о задержании, поэтому никогда не приходилось терпеть унижение сидя за «столом непослушания», как это называют миссис Ламбет и два других дряхлых библиотекаря. Хотя я точно знаю, где он находится, и кто будет сидеть за ним сегодня.
За стопками справочных материалов, мимо секции «Биология» и за углом, где находится секция аудио-видео, стол запихнут в самый дальний угол библиотеки. Именно здесь, как предположила директор Харкорт, плохо воспитанным ученикам лучше всего отбывать наказание, никого не беспокоя. Она не учла тот факт, что никто на самом деле не может видеть, что здесь происходит, или что мистер Джоплин (не родственник Дженис — мы спрашивали) буквально никогда не остается с детьми, за которыми тот должен присматривать. Это, без тени сомнения, худшее место во всей библиотеке, где они могли бы поставить стол для отбывания наказания. Однако это отсутствие надзора со стороны преподавателей Вульф-холла сегодня работает в мою пользу.
Дэшил сидит ко мне спиной. Его голова качается вверх и вниз в такт, который слышит только он. Я вижу маленькие белые капсулы в его ушах — что строго запрещено — когда подхожу к столу, вздыхая с облегчением, что Дэш не слышит моего приближения. Мое сердце бьется так сильно, что он, должно быть, чувствует, как гром сотрясает землю у него под ногами. Мне действительно нужно справиться с безумной физической реакцией, которую парень вызывает во мне — я не могу позволить себе разваливаться на куски каждый раз, когда нахожусь в пределах двадцати футов от него.
Я почти у стола.
«Ох, черт, я уже почти у стола. Что, черт возьми, я собираюсь сказать? Что, черт возьми, он собирается сказать?»
Я так нервничаю, что почти разворачиваюсь и иду обратно тем же путем, каким пришла, но в последнюю секунду заставляю себя идти вперед. Бросаю свою сумку на стол рядом с открытым учебником Дэша по математике, а затем отодвигаю стул и сажусь, прежде чем поддаться панике и сбежать.
Досадно, но Дэшил даже не поднимает взгляд от книги. Он застывает, неподвижно уставившись в стол, широко раскрыв глаза и не моргая. Парень ждет секунду, устало вздыхает, а затем начинает игнорировать меня и продолжает читать.
— Так не пойдет, Дэш. Посмотри на меня.
Он продолжает смотреть в книгу.
Мудак.
— Дэш, вынь эти чертовы наушники. Мне нужно те…
Мое нетерпение берет верх надо мной. Я протягиваю руку и выдергиваю AirPod из его правого уха. Взгляд, которым парень меня одаривает, когда поднимает голову, достаточно холодный, чтобы снова заморозить тающие полярные ледяные шапки. Что несомненно хорошо для изменяющегося климата. Но не так уж хорошо для моего беспокойства.
— Верни его, Мендоса. Эти штуки работают только в том случае, если воткнуты оба.
— Я знаю об этом. — Зажимаю в руке AirPod, затем просовываю руку под стол. Не думаю, что он схватил бы меня за запястье и разжал пальцы, но не собираюсь рисковать. — Не волнуйся. Это займет всего минуту, а потом ты сможешь получить его обратно. Мне нужно твое безраздельное внимание всего на секунду.
— Удачи тебе с этим. С две тысячи десятого года я изо всех сил стараюсь сосредоточить хотя бы половину своего внимания на чем-либо. — Словно в подтверждение своих слов, Дэш снова смотрит в книгу и морщит нос. — А ты знаешь, что у датчан нет слова «пожалуйста»? Странно, правда? Напрашивается вопрос, как бы я попросил тебя оставить меня в покое прямо сейчас, если бы мы по какому-то необъяснимому повороту судьбы оказались датчанами.
Боже, я собираюсь, черт возьми, прибить его.
— Ты буквально самый неприятный человек, с которым я когда-либо сталкивалась, знаешь это? В одну секунду твой язык у меня во рту, а в следующую…
— Этим словом слишком часто злоупотребляют.
— Что? Что ты, черт возьми, такое…
— В буквальном смысле. Слово «буквально» употребляется самым неподобающим образом. О боже, ты... э-э-э... буквально хуже всех. — Он изображает пантомиму со своим лучшим акцентом, подражая голосу гламурной девицы. — Кто бы они ни были, они не самые худшие. Хуже всех был Гитлер. Или Сталин. В девяноста процентах случаев следует использовать более точный термин. Люди так преувеличивают…
— Я не преувеличиваю, Дэш. Ты буквально самый неприятный человек, которого я когда-либо встречала. А теперь закрой рот. — Он так ошеломлен, что исполняет мое желание и захлопывает рот. Я наклоняюсь к нему через угол стола, пытаясь сдержать свой гнев. Если не буду осторожна, то закончу тем, что закричу и устрою такое «дурачество», что у миссис Ламбет из ушей пойдет пар. — Сегодня днем в столовой я столкнулась с Рэном Джейкоби.
Дэш выпрямляется, прищурив глаза. Так, так, так. Похоже, я завладела по меньшей мере восьмьюдесятью процентами его внимания. Этого будет достаточно.
— Он вел себя очень странно. Рэн проигнорировал Мару, но знаешь, что? У него была куча вопросов ко мне. Странно. Может, ты в курсе, почему? — Олдермен ненавидит сарказм. Он говорит, что это низшая форма остроумия. И пытался отучить меня от этого на протяжении многих лет, но ему не очень везло. Если бы тот был здесь прямо сейчас, то закатил бы глаза так сильно, что потянул бы чертову мышцу.
Дэшил закрывает книгу и откидывается на спинку стула.
— Что он хотел узнать? — Ровный, спокойный и совершенно лишенный эмоций голос. Вопрос задан спокойно, но что-то в многогранных глазах Дэша говорит мне, что он испытывает много эмоций. Его пальцы дергаются на поверхности стола.
— Он хотел знать, служат ли мои родители в армии. Хотел знать, откуда я родом.
— И что? Это вполне нормальные вопросы. Во всяком случае, здесь, — добавляет он. — Семьдесят пять процентов учащихся в школе из семей военных. Нет никого из Маунтин-Лейкс. Не похоже, чтобы он мог сделать что-то странное с такой информацией. Вот если бы он спросил, есть ли у тебя какие-либо опасные для жизни аллергии... это могло бы немного встревожить.
В чем-то он прав. При обычных обстоятельствах вопросы, которые задавал Рэн, не были бы поводом для беспокойства. Однако здесь все не просто. Мои обстоятельства ненормальны. И не были нормальными с тех пор, как я сбежала из Гроув-Хилла. Меньше всего мне нужно, чтобы кто-то вроде Рэна Джейкоби совал свой нос в мои дела.
— Я частное лицо и не хочу, чтобы все всё знали обо мне. Мне это не нужно. Если бы ты мог сказать ему, чтобы он просто занимался своими делами…
— Если ты хочешь сохранить тайну, последнее, о чем ты должна просить меня, это сказать Джейкоби, чтобы тот отвалил. Это все равно что размахивать красным флагом перед быком. Сумасшедшим быком, у которого не все в порядке с головой. Ну, ты знаешь. Психически.
— Да, да, я уже знаю, что он не в своем уме. Пожалуйста, Дэш. Я не шучу, ясно? Если он планирует выкапывать для тебя компромат на меня, потому что считает, что выполняет свой долг хорошего приятеля или что-то в этом роде, тебе нужно поставить его в известность. Скажи ему, что между нами ничего не происходит.
Ни с того ни с сего Дэш раздувает ноздри и сжимает челюсти, его глаза искрятся электричеством. Он наклоняется ко мне, обнажая зубы.
— Между нами ничего не происходит. Ты думаешь, я ему этого не говорил? Рэн и Пакс... они делают все, что хотят, Карина. Мы не дергаем друг друга за поводки, не сдерживаем друг друга. Мы получаем достаточно этого дерьма от наших родителей. Наша дружба не так работает. Только не связывайся с Рэном. Он будет безвреден, как только выяснит, что хочет знать. Ему больше всего на свете нравится просчитывать людей. Вы, ребята, для него как увлекательные коробки с головоломками. Если ты не ответила на его вопросы, он, скорее всего, пойдет и залезет в твое академическое досье. Прочтет о твоих родителях и проверит, откуда ты родом, и на этом все закончится.
— Мы с тобой оба знаем, что слова «безобидный» и «Рэн Джейкоби» совсем не сочетаются. Не тогда, когда он что-то задумал. Должно быть, у него есть причина лезть в мои дела. Разве вы, ребята, не говорите об этом? Чего он хочет?
