— Не хочешь на постели? Значит будем на полу. Так даже лучше, — выстреливают каждое слово, обходя преграду между нами и жадно потирая ладонями.
Говорят, в опасные моменты физический резерв увеличивается от вброса адреналина. Кто-то переходит на сверх возможного скорость, кто-то противостоит мощному течению, кто-то забывает о страхе высоты. Я же в ускоренном темпе ищу выход отсюда. Делаю бросок, ныряю под кровать, не чувствуя боли на содранном подбородке. Руки и ноги вспоминают, как надо ползти, а излишняя худоба позволяет просочиться под низким пространством. Ещё рывок, подняться на ноги и сделать спасительных пять шагов.
Там двор, там свои. Такие же опасные, но не смеющие нарушить приказ и тронуть рабов. Лучше столб. Лучше кнут. Лучше сразу смерть от ножа. Яркая полоска солнечного света, граничащая с мраком у двери. Шаг… Второй… Третий… Голой стопы касается луч, тепло опаляет лицо, прогибаюсь в спине, подаваясь всем телом вперёд, и резкий рывок назад, вырывающий с корнями волосы. И разрывающая сознание мысль — «надо было налысо, сейчас бы помогло».
Глава 28
Вероника
Кожу печёт от натянутости волос, намотанных на кулак, бедро прошивает тупой болью от падения и снятого следом об доски пласта кожи, страх парализовал связки, и вместо крика вырывается сиплый хрип. В глазах темнеет, пространство плывёт, и я не вижу, кто хватает меня за ноги, а кто подтягивает за подмышки вверх. Не сдаюсь, отбиваюсь, выворачиваюсь, пускаю в ход ногти, за что получаю удар по лицу и непонятную ругань.
— Не уродуй ей рот, — удаётся перевести, после очереди брани. — Я собираюсь им воспользоваться по полной.
Одежду с треском рвут, царапают бёдра, сжимают грудь, выкручивают соски и отвешивают ещё удар в живот, надоев бороться с сопротивлением. Складываюсь пополам и тут же оказываюсь коленями на кровати. Звяканье пряжки, хлопок по попе, и я уже знаю, что это последний мой день. Сорок восемь. Не так долго я продержалась здесь.
— А девка уже испробовала кнут и выжила, — шершавая ладонь скребёт по спине, обводя белёсый узор из шрамов. — Значит не такая слабая, как выглядит. Можно не осторожничать.
Вся сжимаюсь, ожидая худшего, что может со мной случиться, зажмуриваю невидящие глаза, стискиваю зубы, готовясь к разрывающей боли, и ощущаю прикосновение к губам влажной головки. От вони и ужаса мутит, тошнота подкатывает с новой силой, и я не сдерживаю её, освобождаясь от скудного завтрака.
— Дерьмо! Эта сука заблевала мне член и ноги! — орёт тот, что желал получить минет, а другой ублюдок истерично ржёт. — Тварь! Ну-ка вылезала всё!
Стаскивает за волосы на пол, впечатывает лицом в свой пах, удерживает там, лишая поступления кислорода. Даже не сопротивляюсь, с благодарностью принимая удушение и радуясь скорейшей смерти. Кажется, проваливаюсь в беспамятство и на периферии сознания слышу грозный рык:
— Отошли от неё! В этом доме не насилуют рабочих рабынь!
Я не знаю, кто остановил этих монстров, но не могу понять, благодарна ему, или нет. Только что незнакомец вернул меня в ад, лишив освобождения тела и души. Всё, что происходит дальше, проносится мимо меня. Прихожу в сознание от холодной воды и похлопывания по щекам.
— Дура. Тебе всего лишь надо было держать закрытым лицо и не попадаться мужчинам на глаза, — устало причитает Джабира, смачивая тряпку и стирая кровь. — Думаешь, здесь плохо? Нет, девочка, плохо будет в доме удовольствия. Неделю, две, месяц тобой попользуется младший Аль-Саффар, потом отдаст старшему, а тот не отличается нежностью и терпением. Если выживешь после его забав, передадут для удовлетворения бойцов, а они частенько совокупляются с одной шлюхой по несколько человек.
— Я не пойду туда. Лучше смерть, — подбираю нужные слова, отталкивая руку женщины.
— Свершилось чудо. Немая заговорила, — фыркает Джабира. — Велено дать тебе отлежаться до завтрашнего дня, так что отдыхай и набирайся сил.
Поднявшись, Джабира задерживает на мне взгляд, качает головой, и, бубня что-то себе под нос, выходит, оставляя меня в одиночестве. Голова гудит, то ли от удара, то ли от нехватки кислорода, сердце еле-еле качает кровь, а мысли погружаются в ещё более ужасное будущее. Может Бог и даёт то, что заслужил, или не больше того, что можешь выдержать, но за что он так со мной, понимать отказываюсь. Никогда никому ничего плохого не делала, так за что мне такая расплата?
Отдыхать не собираюсь, разве только после того, как придам себе менее эстетичный вид. Откидываю тряпку, которой накрыли пока я была без сознания, и спешно надеваю робу, оставленную Джабирой взамен моей порванной. Она чище предыдущей, а хиджаб вообще новый. Моя цель помывочная для посуды и припрятанный неделю назад нож. Кто-то случайно забыл его в котле, а я заложила за камни, рискуя оказаться у столба.
Нещадно обрезаю волосы под корень, не замечая в запале, что оставляю кровавые следы. Надо успеть, пока кто-нибудь не пошёл мимо и не помещал уродовать себя. Как там про меня говорили? Принцесса, красавица, хорошенькая? Теперь нет! Полосую себе по щеке, взвывая от резкой боли. Кровь течёт, заливает новую робу, а я хохочу, истерично дёргая плечами.
Такой меня находит Махмуд, в слезах, в крови, сжимающей нож. Ещё пара минут, и я готова была перерезать себе вены, но крошечные остатки веры мешают сделать последний шаг. Ведь он нашёл меня даже в тайге, что для него Саудовская Аравия.
— Аллах! Что ты с собой сделала? Тебя убьют, если узнают, — вырывает нож, прячет его за поясом и взваливает меня на себя.
Уложив на лежанку, мочит тряпку и обрабатывает раны, смывая слёзы, грязь и кровь. Его забота и нежность успокаивают, усмиряют желание сдохнуть, а тихие слова, похожие больше на колыбельную песню, заставляют закрыться глазам.
— Надень хиджаб, — шепчу из последних сил и проваливаюсь в сон.
Мне снится лес, заросший соснами и редкими берёзами. Сквозь густую крону великанов пробиваются искрящиеся лучи солнца, ровные, прямые, словно скользящие вдоль прочерченных линий. Я иду босиком, ощущая стопами прошлогоднюю хвою и прохладную
