и колких насмешек. Его холодность, отчужденность, нелюбовь. Всё это навсегда со мной. Дерево отцовской неприязни давно поселилось в моей груди и заполнило собой весь внутренний сад.
Здесь нет места живому. Все цветы и растения гибнут: их нельзя спасти. Его враждебное порождение сносит всё на своем пути: оно безжалостно отравляет почву, убивает любые другие ростки в саду, не дает мне вырастить в себе что-то хорошее. Считает, что я этого не заслуживаю.
Папы уже давно нет. Он не дожил до моего выпускного, первых экспедиций, лично собранной исследовательской команды, увековечивания моего имени в мировом союзе археологов. Он так и не узнал, что я закончила с красным дипломом. Тем самым, о котором он говорил, как о высшем доказательстве ценности знаний.
Он никогда не узнает, что сделал со мной и моим садом.
— Нет, — говорю на выдохе и вытираю слёзы вперемешку со слюнями тыльной стороной ладони, медленно поднимая себя с холодного пола, — нет, папа. Этому дереву пора убраться. Я не дам ему дальше меня калечить, чувствовать себя недостойной и неправильной.
Осторожно сажусь на край кровати и смотрю в окно: на небе показываются самые красивые молнии. Огромные, могущественные, уверенные. Каждая из них такая разная, неповторимая и уникальная. Закрываю глаза. Падаю на матрас, расплываясь в теплой улыбке осознания.
«Каждый человек — молния. Особенная, непохожая на других».
— Нет никаких диктовок, установок и правил. Твоё дерево засохнет и на его месте взойдут новые, красивые цветы. Я больше никогда не буду заслуживать любовь и признание у всех, кто хотя бы немного напоминает тебя, — тихо шепчу с закрытыми глазами и чувствую, как по щекам стекают слёзы облегчения.
В груди разрастается что-то теплое и родное, такое близкое и знакомое с детства. Впервые за долгое время я чувствую себя в безопасности с внутренней собой.
— Любви не нужны доказательства и подвиги, заслуги и достижения. Меня любили просто за то, что я есть. В том, что ты так и не смог меня принять, нет моей вины, — обнимаю себя за плечи и широко улыбаюсь.
Среда. Утро.
Не помню, как выключилась, но давно не чувствовала себя такой бодрой. По ощущениям словно заново родилась, хоть и проснулась вместе с ледяным порывом ветра — забыла вчера закрыть окно.
Приняла душ, быстро высушила волосы и залезла в шерстяной свитер. Сегодня у меня было одно важное дело, которое не терпело отлагательств — пора избавиться от всего ложного и фальшивого.
Вытряхиваю на кровать шкатулку с украшениями и швыряюсь различными неприличными платьями на плед: половина из них подарки Б. или его требования. Только сейчас до меня доходит жуткое осознание: вся эта одежда полностью совпадает со стилем Клэр. Кладу ладонь на место татуировки, слегка прижимая кожу.
«Зачем он кого-то наряжает в тебя? Предпочитаемый типаж? Привычка? Или завуалированная несбыточная мечта сделать тебе больно?»
От последнего предположения по телу расползается липкий страх, но я беру себя в руки и отгоняю эти мысли — с ней ничего не случится, они давно вместе и она в порядке, ей ничего не угрожает.
«На скольких девушек он поднял руку, скольких морально истязал и пытал? Я первая или у него давно наметан глаз на жертв? Как много людей от него пострадало?»
В голове парадом всплывают обрывки вчерашнего разговора с Солсбери. К горлу подступает тошнота, на руках появляется легкий мандраж, а во рту стоит гадкий привкус грязи. Изо всех сил мотаю головой в попытках отогнать от себя пугающие мысли.
Хватаю телефон с тумбы и быстро, как на автомате, фотографирую ненужные вещи — подаренные им платья и непрактичные сумки, огромное количество бальзамов для роста волос, поскольку Брайан не любил мои короткие. Цепочка от родителей Мика, браслеты и сережки от Брайана. На глаза попадается обручальное кольцо: я мягко беру его в руку и поглаживаю по родиевому покрытию шинки Основная часть кольца… Это — моя память о том, что меня любили даже с пустой и тёмной душой.
Возвращаю подарок мамы Мика себе. Осторожно беру цепочку из белого золота и надеваю на неё обручальное кольцо вместо подвески: я не надеюсь вернуть его, дать нам шанс и попробовать все сначала. Мы должны идти своими дорогами и жить дальше по-новому.
«Возможно, у нас бы могло многое получиться, разберись я в себе хоть немного до начала отношений».
Неторопливо надеваю единственное сохраненное украшение, смотрю в отражение и тепло улыбаюсь: теперь эта подвеска будет моим талисманом, вечным напоминанием о том, что я достойна любви. Как минимум, от самой себя. Нежно глажу звенья, мысленно благодарю семейство Моретти за все, что они для меня делали.
Выворачиваю на кровать косметичку, собранную из желания понравиться Брайану. Запакованные тени и помады фотографирую, все остальное отправляю в мусорку. Чувствую, как по всему телу растекается свет и легкость. Кажется, что я никогда не чувствовала себя такой свободной. Выставляю снимки в паре барахольных чатов, раздаривая это добро: надеюсь, что кому-то оно принесет счастье.
Среда. День.
Доехать до точки на такси не удалось: земляную дорогу размыло и водитель испугался застрять. Мы остановились на последнем оплоте мокрого асфальта и любезно попрощались. Пышный букет белых лилий украшал всю округу ярким нежным ароматом.
В последний раз я была здесь девять лет назад. Ни разу не приезжала после похорон: не могла смириться с вечным покоем и смертью папы, не хотела видеть это болезненное доказательство окончания его пути.
Стою у могилы отца. По щекам стекают слёзы, но во мне нет боли или тоски: ничего, кроме чувства неизбежного и удивительного взросления. Прошло немало лет, но только сейчас я по-настоящему его отпускаю. Кладу ладонь на холодный мрамор плиты, смотрю на до боли родные инициалы и годы жизни.
— Я люблю и прощаю тебя, — закрываю глаза и тепло улыбаюсь. Ощущаю, как внутреннее дерево боли рассыпается в пыль: создает будущую почву для новых цветов и растений, — папа.
По горизонту проносится холодный ветер поздней осени: тот, который приносит с собой свежесть будущей зимы. На землю падают последние листья голых деревьев, их мягкий шелест соприкосновений вызывает отзвук тихого шепота в голове: и я тебя.
Послышалось мне или нет — неважно. Главное, что теперь я могу любить себя за нас двоих. Крепко обнимаю темный мрамор и утыкаюсь лбом в ледяную плиту. Наполняюсь чувством защиты, которую не пробьет ни один ураган.
Не знаю, сколько я там простояла, но ушла с пустой и облегченной головой.
«Вроде, это называется закрыть гештальт».
Среда. Сейчас.
Брожу по магазину игрушек.
