Часто ли она хотела, чтобы ее спасли? О да. Всегда. Она помнит, что ночью представляла себя в неволе. Что ее похитили бандиты и вот-вот убьют, но сначала помучают. Она в мужской одежде, непонятно почему, как мужчину ее схватили и осудили. Вот ее привязывают к дереву, сильно стягивают руки… Чтобы это лучше почувствовать, она просовывала руки под распятие и так лежала, глядя в потолок, а кисти затекали и становились бесчувственными. Тогда она закрывала глаза и сдавалась. С минуты на минуту они должны были выстрелить и убить ее, но вдруг кто-то ослаблял узы — она вынимала руки и клала их вдоль тела, под кожей начинало колоть и пощипывать. Тогда она знала и чувствовала, что спасена…
На фотографии, которую Аля заботливо хранит, изображение чужого мужчины, довольно высокого, брюнета. Он стоит рядом с молодой улыбающейся мамой.
Фотография черно-белая, и ничего больше сказать нельзя.
Она тоскует по нему?
Как можно тосковать по кому-то, кого не знаешь и не помнишь? Кого никогда не видела и не держала за руку? По тому, кто никогда не подбрасывал тебя вверх и не сажал на колени? Как можно любить кого-то, кого не целовала перед сном и перед поездкой на каникулы, в лагерь, в деревню к бабушке и дедушке? Кого не ждала и кто не ждал тебя? Кого-то, кто пропал, забыв о маленьком ребенке?
Может, она на него обижена?
Проселочная дорога сворачивала в сторону строений. Тот маленький домик — это дом дедушки и бабушки. Кухня, в которой стоят диван и стол, огонь в жаровне, запах крупяного супа, всегда готовый кипяток для чая. Бабушки давно нет, зато дедушка вечный, он всегда был и всегда будет. Единственный мужчина, который любил ее. Кухня пуста, ключ у Кузьмов, как всегда, и прежде так было, у родителей Антека, к которым она не пойдет, не встанет у порога и не скажет: «Здравствуйте, я только за ключом».
— Здравствуйте, я только за ключом.
— Входи, дорогая. Такое несчастье, ты, наверное, устала с дороги, автобусом добиралась? Сейчас супа тебе налью. Антек в больнице, он тебе позвонил, да? Что сидеть в пустом доме, подожди здесь, вкусный суп с помидорами, не из пакетика. Входи, Алечка.
Приветливое, раскрасневшееся лицо матери Антека. Она ведет себя так, словно не знала, не обижалась, а ведь всем было известно, все об этом говорили.
В прошлом году в августе она сердечно ее обнимала: «Я больше всего расстраивалась из-за того, что ты венчалась, что Антеку орган не будет играть, а гражданский — какой же это брак? Что ж, детка, у каждого человека есть прошлое. Теперь времена такие, люди поздно встречаются, иногда портят все, прежде чем поймут себя, простых дорог не замечают, идут извилистыми. Ну, уж лучше поздно, чем никогда».
А сейчас перед Алей стоит суп с помидорами. Она вошла на негнущихся ногах, не знала, как себя вести. Ей казалось, что будет проще: придет сюда и поедет с Антеком в больницу, он должен уже быть дома.
— Если бы Антек знал, что ты приедешь в два часа, он бы тебя встретил. А он рассчитывал на четыре. Сейчас мы ему позвоним. Поедешь в больницу. С больным посидеть надо, сказать что-нибудь. Говорят, дед без Сознания, но неизвестно, слышит он или нет. Может, это только кажется, что не слышит, а он слышит, но сказать не может? Ведь мозг — неизученный орган. А сердце бьется, и, пока оно стучит, человека нужно окружить заботой. Тяжелая пора для тебя, Алечка, тяжелая, да поможет тебе Бог.
Никаких обид и упреков. Мягкие руки режут хлеб, прижимая буханку к груди, острый нож задерживается на хрустящей корочке.
— Ешь, детка, ешь, тебе силы нужны. Ничего не говори, человек думает не то, что делает. Не нужно.
Услышав шум мотора, она вышла из дома Кузьмов. Антек посмотрел на нее и сказал:
— Хорошо, что ты здесь, но твой дедушка не пришел в себя.
Она сидела у постели больного, ей казалось, что он уснул. В палату заглянула медсестра.
— Он без сознания, — сказала она и посмотрела на Алю с сочувствием. — Вам действительно лучше поехать домой.
Она не хотела ехать домой. Предпочитала остаться здесь. А если дед на мгновение придет в себя и никого рядом не будет? Она не могла этого допустить.
Медсестра проверила капельницу и вышла. Аля отложила газету и посмотрела на соседнюю кровать. Сухой, маленький старичок. Она взглянула на карту. Ему всего шестьдесят восемь лет? Тоже кровоизлияние. Он пришел в себя, хотя осталась парализованной правая сторона тела.
Пожилой человек лежал неподвижно, с закрытыми глазами. Он оживал, только когда приходила жена. Намного моложе его, миниатюрная, всегда с тщательным макияжем. Аля наблюдала за ней украдкой, когда та выходила в коридор и звала: «Сестра, сестра, воды, пожалуйста! Сестра, где ширма, почему мой муж неумыт? Сестра, моему мужу нужно чистое судно!» У нее был неприятный, резкий, пискливый голос. Аля попыталась не замечать этой резкости.
Два дня назад она впервые увидела эту женщину. Аля видела, как она садится на круглый металлический стульчик и поднимает руку мужа. Мужчина отворачивался от нее, а она осторожно брала его подбородок и поворачивала к себе. Аля не слышала, что она ему говорила, ее голос был приглушен. Шепот был недоступен чужим ушам.
Женщина склонялась над мужчиной, вытирала платочком слюну, стекавшую с его губ. Она шептала слова ободрения, которые предназначались только ему. Когда он закрывал глаза, она, подперев голову руками, смотрела на него. Она не уходила, даже когда нетерпеливая сестра выпроваживала всех засидевшихся посетителей.
Аля размышляла, почему медсестры не любили эту женщину, это было заметно. Она думала, что они тоже перестали бы слышать резкие нотки в ее голосе, если бы посидели в палате и посмотрели на ее руки, украшенные перстнями, которые теребят неподвижную ладонь больного.
— Аля!
Она подняла голову, посмотрела на Антека. В белом халате он казался недоступным, официальным и каким-то особенным… благородным. Аля невольно почувствовала уважение к мужчине, которого бросила.
Почему она не хотела с ним быть? Хотела, но в то же время она хотела и чего-то большего. Чтобы он как-нибудь доказал, что она, и только она, нужна ему. Ведь врачи требуются везде. Как легко ей было обвинить его в том, что она ему безразлична!
Мужчина, которому дорога женщина, может оставить все.
— Ты поедешь со мной или нет?
— Аля, ты не понимаешь! Я не могу!
Не могу — значит, не хочу. Не могу — значит, выбираю что-то более важное. Там, где «не могу», любви нет. Антек не любил ее настолько сильно, чтобы с ней жить. Поехать в город, сменить работу. Он не мог.
Каким мучительно сильным был стыд, охвативший ее. Она думала, что Антек любит ее! Вернулась домой поздно, дедушка отвлекся от газеты, снял очки с толстыми стеклами и дрожащей рукой положил их на стол.
— Поссорились? Милые бранятся — только тешатся.
Нет, они не поссорились. От стыда она не могла дышать. Антек притворялся, что любит, желает ее. Унижение долго не давало ей уснуть. Она должна искать любовь? Снова?
На следующий день утренним автобусом она уехала в город.
Антек позвонил ей тем же вечером. Говорил, повысив голос.
— Как ты могла! Признайся, ты хочешь быть несчастной. Подумай, что ты делаешь, — сказал он серьезно. Не боролся, не настаивал, не принуждал, а она хотела, чтобы он бросил ради нее все, доказал, что только любовь имеет смысл, больше ничего.
— Я? Это ты не способен ничего для меня… — сказала она с сожалением.
— Любовь заключается не в этом. А ты сейчас требуешь от меня самопожертвования, как маленький нелюбимый ребенок. Ты не ребенок, ты женщина. Давай не будем ссориться, а подумаем, ведь это решение на всю жизнь. Ты хочешь, чтобы я немедленно изменил свои планы. Но нам обоим должно быть хорошо. Если, конечно, мы этого хотим.
— Я вижу, что ты не очень хочешь.
— А ты думаешь, существуют какие-то особые верительные грамоты на счастье? Гарантии? Кто их даст? Мы только к себе можем быть требовательными. — Он был раздражен. — Ты не слышишь того, что я говорю. Позвони, когда разберешься в себе. Но я тебе гарантию на счастье не выдам. Я готов рискнуть, а ты хочешь быть уверена; В этом разница между нами. Аля не понимала, о чем идет речь. Она знала только, что весь этот страстный роман с товарищем по детским играм — мираж, из этого ничего не могло выйти. Антек не погнался за ней на машине, не удержал ее.
— Если бы он по-настоящему тебя любил, то приехал бы… — сказала ей подруга. — Но мужчины все такие.
— Аля… — Она подняла голову. — Можно тебя на минуту…
Она стояла с Антеком в коридоре, но не как любовница с любовником, а как внучка пациента с врачом.
— Алечка… — Его голос звучал тепло, таким голосом разговаривают с родственниками безнадежно больных. — Уже неделя, шансов немного.
Слезы полились по ее щекам и подбородку, она вытерла их внешней стороной ладони.
— Зачем ты мне это говоришь, я же знаю…
— Пойдем, может, что-нибудь перекусим… Ты сидишь, словно прикованная, в этой палате. Не сдавайся…
