– А почему ты не продолжила прыгать? – вклинился в ее раздумья голос Вивьен. – По-моему, это не в твоем характере: едва чем-то увлечься и тут же остыть.
Роберта, с малых лет научившаяся не обнаруживать своих печалей, поборола желание тяжко вздохнуть. Какого черта Вивьен задала этот вопрос?! Задуматься о Джеффри на минутку-другую было не столь опасно, разговор же о нем с подругой грозил обернуться испорченным настроением на целый день.
– Все очень просто, – ответила она, стараясь сохранять спокойствие, – я прыгнула в Финляндии, как раз перед самой поездкой на Изумрудный остров, а там, дурочка, по уши влюбилась. Ну, ты знаешь.
Вивьен сочувственно закивала.
– В тот год, хоть он и только начался, разбилось несколько парашютистов, в том числе в Америке – в Техасе и вроде бы в Аризоне, – продолжала Роберта таким тоном, будто речь шла о вчерашнем дожде. – Джеффри, узнав об этом, как будто за меня испугался. – Она криво улыбнулась.
– Может, и правда испугался! – горячо воскликнула Вивьен.
– Ну, теперь это совсем неважно. – Роберта махнула рукой. – Разумеется, просто так взять и отказаться от прыжков я не могла. Да, это опасно, но те парашютисты погибли по своей вине – потому что чего-то не учли, в какое-то мгновение слихачили. Жить без риска неинтересно и скучно, надо только к любому делу подходить с умом и ни на секунду не забывать об осторожности. Словом, уговоры и беседы ни к чему не привели, и Джеффри поступил хитрее.
Вивьен внимательно слушала, приоткрыв рот.
– Смекнул, что, хоть я и редкий храбрец, однако намеренно губить здоровье не стану, сходил к знакомому врачу и на следующую нашу встречу явился со списком, – так же бесстрастно, будто воспоминания ничуть не касались ее души, произнесла Роберта.
– С каким еще списком? – изумилась Вивьен.
– Врач разъяснил ему, к каким пагубным изменениям в женском организме могут привести парашютные прыжки, Джеффри все записал и отдал перечень мне.
– Думаешь, он правда ходил к врачу? – с сомнением в голосе спросила Вивьен. – А может, сам все это выдумал?
– Вряд ли. – Роберта повела плечом. – Помню, текст был написан вполне доступным языком и вместе с тем так, как может говорить только врач. В общем, я дала Джеффри слово, что второго прыжка в моей жизни не будет.
– А слово ты умеешь держать. Что ж, все понятно. – Вивьен кивнула, глядя в воображаемую даль.
Роберта, почувствовав, что, если теперь же не переключиться на другую тему, Вивьен пустится в рассуждения, от каких станет тошно, и бодро воскликнула:
– Да, слово я стараюсь держать, кому бы и когда бы его ни дала. – Она улыбнулась, сверкнув белыми ровными жемчужинами-зубами. – Увы и ах! Не быть мне достойной продолжательницей отца.
Вивьен взглянула на подругу, озадаченно прищурившись, и вдруг догадалась:
– А-а! Ты о своем настоящем отце? О том, которого в глаза не видела?
– О нем самом, – ответила Роберта, отпивая из чашки уже остывший кофе и втайне радуясь, что теперь можно сделать вид, будто мысли о Джеффри она с легкостью выбросила из головы. – Он уже в семьдесят девятом, когда познакомился с маман, был чемпионом мира по парашютному спорту.
– Серьезно? – Щеки Вивьен порозовели, в глазах загорелись огоньки – она преклонялась перед людьми бесстрашными и волевыми, хотя, как ни удивительно, влюблена была в весьма неспортивного полноватого домоседа Ирвина.
Роберте вновь сделалось грустно, с ее губ слетел едва заметный вздох.
– Жаль, что я почти ничего не знаю о своем настоящем отце. Точнее... – Перед глазами возник образ человека, что воспитал ее и по сей день, когда бы ей ни потребовалась помощь, тотчас оказывался рядом. – Точнее, об отце биологическом. Он итальянец, парашютист – вот, по сути, и все, что мне известно.
– Ты что, даже имени его не знаешь?
– Знаю, – безрадостно произнесла Роберта. – Эдуардо. На остальные вопросы маман напрочь отказывается отвечать. Всякий раз, когда я завожу о нем речь, смотрит на меня так, будто я спрашиваю, не станет ли она возражать, если я выйду замуж за головореза.
– Пусть бы вообще не рассказывала тебе об этом Эдуардо! Тогда бы ты до сих пор была уверена, что отец у тебя один-единственный – милый добрый Мартин. – Вивьен встала, налила себе еще кофе и, прежде чем снова сесть, машинально подвинула табурет ближе к Роберте – не то забыв о дремавшем Шустрике, не то уже начиная к нему привыкать.
На лицо Роберты вдруг легла тень.
– Маман ничего и не собиралась рассказывать! – резковато, почти враждебно выпалила она. – Открыть мне правду, благо и мозги у него на месте и сердце, счел необходимым Мартин. – Ее глаза потемнели и дерзко сверкнули. – Потому я, хоть в первые дни после нашей беседы и страшно мучилась, бесконечно ему признательна. – Она помолчала, усмиряя гнев, и прибавила куда менее воинственно: – Я имею право знать, чья кровь течет в моих жилах, чтобы на вопрос собственных детей, откуда у нас черные волосы, темные глаза и эта южная горячность, не выдумывать сказок об ошибках природы или о прабабках-итальянках. Неужели ты не понимаешь? Как моя мать...
Вивьен быстро закрутила головой, спеша исправить оплошность.
– Вовсе нет, то есть да... Словом, теперь я все прекрасно понимаю, а насчет того, что тебе не следовало говорить про Эдуардо, ляпнула не подумав. Прости... – Она нагнулась над стойкой, даже не взглянув на Шустрика, потрепала Роберту по руке и сложила губы в трубочку, определенно собравшись сказать что-то еще, но замерла в нерешительности.
– Что? – спросила Роберта, гадая, что за мысль пришла в голову Вивьен.
– Гм... – Вивьен хихикнула, притворяясь, будто то, о чем она задумалась, сущий пустяк. – А о детях ты просто так сказала или все же... – ее губы тронула заискивающая полуулыбка, – надеешься рано или поздно обзавестись семьей?
– Просто так, – ни секунды не мешкая, ответила Роберта.
Так бывало всегда все эти несколько лет без Джеффри. Если уж Роберта позволяла воображению отчетливо нарисовать любимый образ, он неотступно преследовал ее целый день до той самой минуты, пока она не забиралась с головой под одеяло и не забывалась крепким сном.
Ведь я умею, умею не думать о нем, злясь на саму себя, размышляла она, когда посыпала дно клетки стружкой из упаковки – Вивьен в своем диком испуге уронила ее за напольную вазу и потом долго не могла найти, – и когда наливала в поилку воду и наполняла кормушку кормом. Воспоминания, чертова хандра, жалость к самой себе – какой в них толк? Вот бы навек оставить мысли о Джеффри в прошлом, вытеснить из сердца проклятую любовь, научиться жить, как до Ирландии... В ушах прозвучал вопрос Вивьен о семье и детях, и новый приступ грусти дохнул на душу стылым ветром.
