2
— Ну давай же, Премудрая, поднимайся наконец. Чудесный день на дворе.
— Не буду я вставать. У меня кризис среднего возраста.
— Откуда это у тебя взялся кризис среднего возраста? Тебе ведь всего тридцать два.
— Знаю, но годам к шестидесяти я вполне могу помереть. Как видишь, черту я уже давно перешла.
— Это все из-за того, что в следующем месяце у тебя день рождения?
— Нет.
— Ну так в чем же дело?
— Не могу тебе сказать. Ты расстроишься.
— Ничего подобного.
— Расстроишься.
— Одри?
— Ладно уж, я тебе все расскажу. Но если тебя это огорчит, я ни при чем.
* * *
Мой парень Джо расстроился, но он сам виноват. Нечего было заставлять меня рассказывать о моем скрытом сексуальном влечении к Боно[1]. Я сама не знаю, когда это все началось. Накапливалось, концентрировалось да и проявилось. Одну только минутку смотрела я давний концерт «U2» по MTV и вот, когда Боно запел второй куплет «Прекрасного дня», меня вдруг охватило сексуальное возбуждение. В первый момент я сделалась противна самой себе, чувство вроде того, когда замечаешь, что возбудилась, просматривая порнографию по ночному кабельному каналу, но потом пришло что-то похожее на благожелательный интерес. Мне было все равно, когда Боно выхватил из зала какую-то соплячку лет восемнадцати и принялся ей что-то нашептывать и целовать в шею. По правде сказать, мне это скорее понравилось. Я представила себя на ее месте. К концу песни я стала подпевать и даже тесная шляпа Эйджа[2] вызывала у меня восторг. Совсем дурной знак. Но почему-то все это не очень меня беспокоит, хотя должно бы. Все дело в том, что восторги насчет шляпы Эйджа и фантазии насчет самого Боно находятся только на третьем месте в списке всякой бяки, которую принес с собой мой преждевременный кризис среднего возраста. Я склонна считать, что первые два места из этого списка куда важнее.
— Ты не понимаешь «нью-металл»?
— Нет.
— И из-за этого ты так огорчаешься?
— Да. Это сбивает меня с толку. Это моя отправная точка.
— Что такое «отправная точка»?
— Это момент в развитии культуры, который разделяет тебя и молодежь. Эта штука как клеймо, по которому следующие за тобой поколения распознают в тебе чужака.
Джо шарит глазами по комнате в поисках своих рабочих башмаков.
— Это происходит примерно так, — развиваю тему я. — Для твоих родителей такой точкой был панк. А для их родителей такой точкой были «Роллинг Стоунз». Для меня — это козел из группы «Слипнот», который вечно носится со своей банкой, в которой болтаются зародыши кролика, открывает ее на сцене, нюхает и блюет на головы публики[3].
— Хорошо. — Джо завязал шнурки и теперь натягивал теплый джемпер. — Давай начистоту. Тебя заводит лысеющий ирландский рок-идол и тебя бесит дебил в кожаной маске с банкой тухлых кроличьих зародышей?
— Точно.
— И именно из-за них ты целыми днями валяешься в постели, спрятав голову под подушку?
— Да. Впрочем, нет, — я отступаю на заранее подготовленные позиции, — не совсем.
* * *
— Слушай, я ведь только предложил.
— Я понимаю, но это же ужас. Да одна мысль о переезде в деревню меня пугает.
— Но почему?
— Послушай, — говорю я, — по-моему, это совершенно ясно. Ресторанов нет, кинотеатров нет, выставочных залов нет, лесбиянок нет, азиатов нет, красавцев-кинозвезд нет, обжорок нет, маринованных овощей в магазинах нет. Театров тоже нет.
— Когда ты в последний раз была в театре?
— В 1987-м, но это неважно. А вдруг мне захочется?
— Ни с одной лесбиянкой мы не знакомы.
— Зато мы знакомы с Питом.
— Он не лесбиянка.
— Я понимаю, но он полуеврей, и, если мы переберемся в деревню, он не сможет больше работать на тебя. И в гости он к нам приходить не сможет.
— С чего это?
— Потому что деревенские устроят погром. И только представь себе, что они сделают с Лорной. Мать-одиночка. Да они побьют ее до смерти камнями. Или учинят еще что-нибудь в том же духе. Типа той сцены из «Освобождения»[4], когда вахлаки выходят из леса с охотничьими ножами и насилуют Берта Рейнольдса.
— Не насилуют они Берта Рейнольдса.
— А кого тогда насилуют? Кого-то ведь они точно дрючат.
Джо поднимается и скрещивает на груди руки, давая понять, что разговор окончен.
— А как насчет танца «моррис»[5]? — пристаю я, пытаясь удержать его. — Только не говори, что он не наводит на тебя ужас. Мужики в коронах и блузах с оборками скачут вокруг «майского дерева» и бренчат погремушками. Это дико. Это ненормально. Прямо извращение какое-то.
— Ты так весь день и собираешься валяться с головой под подушкой?
— Нет.
— Тогда какого черта ты не вылезаешь?
— У меня прыщ на подбородке. Не хочу, чтобы ты видел мой подбородок.
— Слишком поздно, — говорит Джо, направляясь к двери. — Я на него вдоволь насмотрелся, пока ты спала.
— Черт! — Я отбрасываю одеяло с подушкой. — Ну и как я теперь затащу в постель Боно?
Джо выходит в сад, а я шлепаю на кухню, намереваясь сварить кофе для нас. Приведя кофеварку эспрессо в боеготовность, открываю гигантскую банку с маринованными огурцами и смотрю в окно. Мне видно, как работает Джо. Наш садик размером с пляжное полотенце, но с тех пор, как мы въехали, Джо умудрился превратить его в настоящий маленький оазис. От прочих жильцов садик отделяет бамбуковый занавес; крошечная деревянная беседка, которую Джо окончательно доделает к концу сегодняшнего дня, увита растениями; участок посыпан гравием и заставлен горшками с кленами и финиковыми пальмами. Довершает картину дюжина глянцевых вечнозеленых растений, названия которых я никогда не могла запомнить.
Уж кто-кто, а Джо знает все эти названия. Он садовник. Во всяком случае, последние шесть лет. Уж он-то во всем этом разбирается и даже ухитрился обучить кое-чему меня. Прежде домашние растения у меня не приживались. Пара недель — и до свидания. А теперь кактус в моей ванной живет уже больше года. Ежели он перенесет следующую зиму, я, пожалуй, расхрабрюсь и заведу золотых рыбок или кошку. За ними-то уход посложнее будет.
Я выхожу в сад с чашкой горячего кофе для Джо и присаживаюсь на ступеньку, наблюдая, как он отпиливает дощечки для беседки. Утро холодное, в ледяном мартовском воздухе еще чувствуются отголоски прошедшей зимы, и я кутаюсь в кофту. Как всегда, Джо работает без заранее составленных планов или инструкций. Насколько я могу судить, он даже ничего не измеряет. Когда-то это меня раздражало. Я ни одно дело не начинаю без тщательно разработанного плана, и сама мысль о том, что Джо способен смастерить стеллаж или забор без всяких предварительных проработок, меня бесила. А теперь мне это нравится. Меня восхищает, что из кучи кирпичей, досок и железяк Джо может соорудить что-нибудь реальное прямо у меня на глазах. Джо — он такой. У него дар приводить все в порядок.
