тебе не нужен…
— Да куда ж тебя несет-то, а? Руслан, я, правда, не знаю, что тебе ответить. Ты отличный парень, ты мне нравишься — очень нравишься, да и отец счастлив будет, если соглашусь, но… Прошу тебя, не делай сейчас никаких выводов, просто дай мне время — я не могу сейчас сказать тебе однозначное «да». Пойми меня, я… Я никогда не думала об этом. Не обижайся только. Я не знаю, любовь это или нет, я не хочу бросаться этим словом, но одно могу сказать тебе точно: мне очень хорошо с тобой. Мы действительно с тобой уже два года, и если б мне было плохо, поверь, я бы сейчас здесь не сидела.
И это было правдой — Руслан знал. Если б Горской что-то не нравилось в их отношениях, она бы с ним ни на минуту не осталась. И сейчас она так убедительна… И улыбка теплая, и ласковый извиняющийся взгляд, и ладонь ее, сжимающая его руку — все это дает надежду и твердит, что ей действительно просто нужно еще немного времени. Может, правда, зря он себя накручивает? Ну кто их, женщин, разберет? То смеются всем бедам назло, то ревут, когда радоваться надо… А надежда… Она же тварь живучая! И сейчас, взлелеянная улыбкой вечно ускользающей из рук девушки, она опять оживала.
— Правда? — рискнув поверить в то, во что так хотелось ему верить, переспросил Руслан.
— Ну конечно!
— Ну хорошо, — парень улыбнулся и примирительно перехватил ладонью протянутую к нему руку девушки. — Если так, я подожду, я умею ждать. А колечко все же возьми — оно для тебя куплено и никакой другой девушке все равно не предназначено. Оно твое, какое бы решение ты ни приняла.
Глава 2
Новый день, новые надежды и новая жизнь. Максим Власов досиживал последние часы своего восьмилетнего заключения.
Восемь лет ада сегодня навсегда останутся в прошлом, и даже не верится, что всего через несколько часов начнется иная жизнь, свободная и интересная. Хотя последнее вряд ли возможно: что может быть интересного в жизни человека со справкой из мест лишения свободы? Ни профессии, ни образования… Его сверстники наверняка давно уже обзавелись семьями и вовсю строят карьеру; отдыхают, на мир смотрят… А что он нажил к своим двадцати восьми годам? Лишь море ненависти и клеймо уголовника. За окошком, маленьким, мутным, с утра тоскливо накрапывает мелкий дождик… Даже погода ему не рада. И вот заветное:
— Власов, с вещами на выход!
Быстро они… Даже полдень еще не наступил. Вещи… Какие у него вещи? Все его богатство — это потрепанные кеды, штаны, футболка да ветровка, в которых его привезли сюда восемь лет назад. В полнейшей тишине под злые и завистливые взгляды сокамерников человек, сменивший тюремную робу на потрепанную одежду уже законопослушного гражданина, покидал камеру.
На свободу с чистой совестью… Так вроде должно быть? Вот только радости от «чистой» совести Максим Власов совсем не испытывает, отмеряя последние шаги в холодных стенах, пропитанных злобой и болью. Лязгают решетки, запираются замки за его спиной, впереди одни формальности, и здравствуй, жизнь вольная, прекрасная! И радоваться бы надо, да только нечем ему уже радоваться — мертво все внутри. Черно.
Свобода встретила «нового человека» теплым майским ливнем. Безрадостно, несмотря на многообещающее торопливое лязганье железных засовов за спиной, и так созвучно тому пеплу, что давно остыл внутри недавнего зэка.
— Ну здравствуй, свобода, — негромко прохрипел молодой мужчина, подставляя посеревшее лицо теплым каплям.
Ждал ли он этого? Конечно, ждал. Но вот дождался, а легче почему-то не стало. Стойкое ощущение выброшенного на улицу щенка — не нужен он никому ни в прежней жизни, ни в новой. Вот куда теперь? Наверно, к маме. Если, конечно, пустит на порог — за восемь лет так и не дождался ни одной весточки от нее, ни одного слова в ответ на бесконечные письма, что упорно слал он из заточения. Не простила. Не поверила ему. Отказалась от сына родного.
Пока Власов с недоверием вдыхал свободу, за спиной залязгали створки разъезжающихся ворот.
— Власов, чего стоишь? Обратно захотелось? — заржал молодой сержантик, опуская окошко облупленного, полуразваленного УАЗика. — Тебе куда? Подкинуть до города?
«Нет уж, господин начальничек, с тобой нам больше совсем не по пути!» — ответил про себя Власов, но разум гордость победил — все ж далековато до города. Кивнул в ответ. Вот только у судьбы на сегодня совсем другие планы.
— Макс!
Незнакомый, но почему-то радостный мужской голос остановил его, когда он уже садился в машину. Власов обернулся — его, что ли, зовут? Где-то внутри содрогнулось: а вдруг все же мать где-то рядом? Вдруг ее привезли? Вдруг ждет? Вдруг встречает?
— Макс!
Нет, не видно матери, сколько ни всматривайся. Только какой-то светленький парнишка мокнет под дождем и едва не приплясывает возле огромного внедорожника, затаившегося через дорогу.
— Макс!
И машет ему, Власову. Странно…
— Езжайте, я, кажется, не один, — буркнул Макс сержанту, захлопывая дверцу.
— Мне б так жить! — присвистнул парень, бросая любопытный взгляд на внедорожник. — Ну бывай, Власов! Больше не шали!
УАЗик зарычал, затарахтел и, чуть переваливаясь из стороны в сторону, поплелся к дороге, оставляя бывшего зэка наедине с незнакомцем, что машет руками и почему-то радуется. Чему тут радоваться? И кто он вообще такой?
— Ма-а-акс! Только попробуй сказать, что ты меня не узнаешь!
Радостный блондин бросился ему навстречу.
Чужие объятия грозились задушить; вспомнить бы еще, кто же тут так радуется его освобождению… Впрочем, через пару минут мучительных раздумий сияющее лицо этого холеного блондина показалось смутно знакомым — да-да, Олежка вроде… Сажинский… Однокурсник. Точно! Когда-то в той, прошлой, жизни они неплохо резвились вместе. Друзьями не разлей вода, правда, Макс не помнит, чтоб они были — ну да разберешь разве теперь, кто другом был, а кто врагом?
— Макс, ну что ты как не родной? Неужели не признал старого друга?!
— Да признал, Олег, признал, — Власов натянуто улыбнулся, но все ж ответил на пламенные дружеские объятия. — Не ожидал тебя здесь увидеть.
— Вот
