Девчонки то засмеялись, а парни нахмурились.
Это была горькая правда. В России очень много подделок, продаваемых дороже, чем в той же Германии.
— Вы только представьте, вы в Германии, в одном из самых крутых ночных клубов. И там вы видите раскрепощенную, на все готовую самочку. Дымов, что ты ей скажешь?
Он выдал какую-то чушь на немецком и не забыл поглумиться излюбленным: Я,Я…
— Она пошлет тебя куда подальше. Запиши в точности, что ты ей должен сказать. На немецком, — уточнила я, и все стали записывать, а я довольная улыбалась, хоть и не показывала это. А когда закончили, и я продиктовала то, что ответит девушка, кто-то опять решил выступить.
— А есть фул?
— Фул — это что?
— Ну что вы, Аврора Михайловна! Фул-это полный видос какой-нибудь порнушки, фрагмент которой мелькает в сети.
— Буду знать.
— Кстати, я тут немного импровизировал, — принес мне свои каракули Ольховский, не забыв подмигнуть. Иногда мне кажется, они реально думают, что смогут затащить меня в койку. Наивные.
— Не то, Ольховский. Вот эти слова написаны неправильно, значит вы их так и выучите. Девушка тебя не поймет, а так как в Германии они максимально раскрепощены, то сорвется ваш самый лучший секс жизни.
Они снова заржали, как вдруг дверь распахнулась с громким стуком, ударившись о стену. Все головы повернулись на звук, и я не стала исключением.
Глава 3.
В какой — то момент мне даже показалось, что пришел черт собственной персоной. Волосы торчали в разные стороны, разве что рогов не было видно. Чёрную кожанку явно поваляли в грязи или пепле, тут кому как видится. Белые некогда фирменные кросовки тоже были грязными, это все, не говоря уже о дырке в штанах. Не будь он красив, как дьявольский сын с его этими изогнутыми в вечной усмешке губами, я бы подумала что он— бомж. На улице такому субъекту я бы обязательно кинула монетку. Ведь всегда есть те, кому хуже, чем тебе.
В какой-то момент мне даже могло показаться, что этот черт пришел по мою душу, потому что, стоя здесь, в храме знаний, я чувствовала себя распутницей, надевшей одеяние монахини. И от того, что я это надела, монахиней я не стала, мое прошлое всегда будет со мной. И кажется, что сейчас именно этот парень, кем бы он не был поднимет палец и скажет всем, кто я на самом деле. Именно он пустит в унитаз мою здесь двухмесячную работу. Он, тот, кто шатаясь заходит в аудиторию, держится за стену и поднимается на самую последнюю парту, довольно громко стукнувшись о стол головой.
Все головы повернулись обратно ко мне, кто — то хохотнул, кто — то возмутился. Только я все еще прибывала во власти своих страхов.
— Молодой человек! — крикнула я, прочистив горло, и решила выяснить, кто же это портит атмосферу на моей паре. Вышла из-за кафедры и стала подниматься, довольно громко топая низкими каблуками. — Попрошу объяснить, по какому праву вы здесь находитесь.
— Аврора Михайловна, — рядом садится Ольховский. — Это Распутин. Он, как вам сказать, здесь только числится. Представьте себе, что это-мебель, и не обращайте внимание.
— Мебель значит, — вздыхаю я, чувствуя острый запах перегара. К алкоголю у меня еще большее отвращение, чем к сексу и мужчинам в принципе. — Вы только потом передайте этой тумбочке, что мой экзамен он будет сдавать лично у ректора. Потому что я мебель не экзаменую.
С этим я отворачиваюсь и хочу гордо проследовать к своему месту, продолжать давать материал, как вдруг слышу хриплый, низкий, проникающий под самую кожу баритон.
— Тумбочка-это твоя задница, училка.
Я даже поворачиваю голову, чтобы взглянуть в глаза этому нахалу. И тут же жалею об этом. Я никогда не видела таких глаз, они словно всю твою суть наружу вытаскивают, Раздевают, привязав к позорному столбу, и секут на глазах у всех за мысли, за чувства, за грехи. Благо контакт длится всего несколько секунд, потому что мажор тут же падает на стол лбом, от невозможности держать на весу тяжелую голову.
Я отворачиваюсь так быстро, как могу, потом возвращаюсь за кафедру и спокойно произношу:
— На чем мы остановились?
— На лучшем сексе, которым вы поможете нам заняться.
Заржали почти все и атомосфера стала не такой тяжелой. Я больше не смотрела в тот угол, я хотела забыть этот взгляд и очень надеялась, что мажор пришел первый и последний раз.
— Немецкие девушки терпеть не могут мужчин с акцентом, потому что немецкий язык для них лучшая прелюдия. Так что, учитесь Дымов, и будет вам лучший секс, — усмехаюсь я, но стараюсь не улыбаться открыто. С такими как они только ирония. С такими как они только сарказм.
Я задаю задание — выучить несколько диалоговых фраз и, может быть, даже разыграть по ролям. Они конечно поржали, но как ни странно такая методика обучения работает лучше всего. Тесты они уже пишут не на двойки.
Когда аудитория опустела, осталась занята только одна парта, и я посмотрела туда снова. Еще раз. Он лежал в той же позе, даже не двигаясь. И к своему греху я даже понадеялась, что он таким и останется. И больше не будет на меня смотреть.
— Аврора Михайлоайна, — в коридоре меня позвал Чернов. Он за эти два месяца со мной почти не общался. В отличие от коллектива, который принял меня с радушием и давал очень ценные советы. Один из них помог. Не зацикливаться на програме, а быть креативнее.
— Добрый день.
— Спешите?
— Нет, нет, Слушаю вас.
— Хотел поговорить с вами о вашей методике. Все — таки она несколько нестандартна.
Я напряглась всем телом, но лицо осталось неподвижно. Я не стала оправдываться или говорить, что это было случайно. После череды шуток про немецкие фильмы я поняла, что именно они помогут мне привить этим мажорам интерес к моему языку.
— Уволите меня? — этот вопрос вырвался сам собой, я чувствовала как петля стягивается на шее. И взгляд Чернова тоже не предвещал ничего хорошего.
Глава 4.
— Нет, нет, что вы, — успокоил меня Виктор Александрович и даже рассмеялся. — Методика работает, дети действительно заинтересованы предметом, да и посещаемость улучшилась. Я просто хочу вас предостеречь, чтобы вы не велись на их провокации.
— Не буду конечно.
Внешне я конечно оставалась спокойной, но если бы собеседник, да и вообще кто-угодно заглянул в мою голову, то они бы увидели скачущую от радости маленькую меня.
Именно так я радовалась, когда с работы приезжал папа. Это было редко, так как он работал на вахте в другом городе, но всегда очень радостно. Пока в какой — то момент не перестал приезжать. Он прислал короткую записку матери, что остается с той своей, другой семьей. И ни одного слова мне. Ни одного слова о дочери. Наверное, именно в тот момент в мои двенадцать все изменилось, в тот момент я потеряла не просто ориентиры в жизни, а разучилась визжать от радости. Может быть поэтому так долго не уходила от мужа, боялась снова быть брошенной. Боялась сойти с ума от одиночества как мама, резко ударившаяся в религию.
— Ну и отлично, — декан уже хочет пройти мимо, как вдруг мы оборачиваемся оба на шум. Из моего кабинета наконец выползает это чудо. Нет, он конечно идет на своих ногах, но ощущение, что он как тля, пытается зацепиться за стену.
Я не успеваю отвернуться, как он цепляет взглядом меня. Да так крепко, что я с трудом могу пошевелиться.
— Распутин, вам нужна помощь? — спрашивает Чернов. Какая помощь. Ему нужен отрезвитель. А лучше капельница и честный труд. Судя по его виду тяжелее смартфона он ничего в руках не держал.
— Себе помоги, красавчик, — парень улыбается, и я вижу ровный ряд белых зубов, только в моем воображении они уже заострились и впились мне в шею. Пойду ка я от греха.
В этот момент слышу грохот и вздох Чернова.
Ругаю себя, но торможу и смотрю как декан факультета лучшего вуза страны помогает поднять богатую пьянь.
Он усаживает его на диван, которые расставлены в каждом коридоре, а тот тут же засыпает.
