Так получилось, что в этом году эстафета перешла от наших родителей к нам. Поэтому, конечно, в первый же год, когда мы отвечаем за организацию этой чертовой вечеринки, мы оказываемся в тюрьме из-за гребаного щелкунчика.
Но что касается меня?
Мне плевать на эту дурацкую вражду с Уортингтонами. Ну, не совсем. Единственное, что имеет для меня значение, ― это мама, а ее, к сожалению, волнует эта дурацкая вражда и эпические мероприятия, что, в свою очередь, заставляет меня притворяться, будто меня очень беспокоит, что нас не приглашают на их пышные вечеринки с коктейлями, где одно только шампанское стоит больше, чем моя компания зарабатывает за месяц.
Если бы моя семья не была так сильно заинтересована в этом, мне было бы наплевать. Но должен признать, что мне нравится издеваться над Эммой Уортингтон, сводить ее с ума так же, как сводит она меня. Я хочу нажимать на все кнопки, которые у нее есть, просто чтобы вывести ее из себя.
Мне всегда нравилась эта… игра между нами. Это восхитительное напряжение, от которого мой член становится твердым.
Она думает, что это связано с тем, что наши семьи ненавидят друг друга. Но на самом деле я не ненавижу Эмму Уортингтон. Я просто хочу засунуть свой член ей между губ, чтобы она замолчала.
― Не льсти себе, думая, что меня это так волнует. Не все связано с тобой. Я знаю, трудно представить, что мир не вращается вокруг тебя, но уверяю тебя, это не так, ― говорю я ей, не обращая внимания на ее усмешку, когда прохожу мимо нее к бетонной скамейке и сажусь. Я скрещиваю руки на груди, прислоняюсь спиной к решетке и закрываю глаза.
Как бы мне ни нравилось играть с ней, мне не очень нравится торчать в тюремной камере, где слабо пахнет плесенью и мочой.
― Это будет самая длинная ночь в моей жизни, ― бормочет она, скорее для себя, чем для меня, я думаю.
Я хмыкаю в ответ, но глаза не закрываю. ― Я тоже застрял здесь с тобой, Эмми.
― Эмма. ― Я слышу раздражение в ее тоне, и это заставляет мои губы растянуться в ухмылке. ― Боже, какая же ты заноза в заднице.
Приоткрыв один глаз, я вижу, как она переминается с ноги на ногу, и мой взгляд падает на ее ноги. На ней нелепые черные туфли на каблуках, которые совершенно не сочетаются с тем количеством снега, которое сейчас лежит на земле.
― Ты ведь знаешь, что есть еще одна сторона этой скамейки, на которую ты можешь сесть? ― говорю я, жестом указывая на место рядом с собой. ― Я не кусаюсь. Ну… смотря кого спрашивать.
― Ты отвратителен, и все это место воняет мочой. Я не сяду здесь ни на одну поверхность.
Я пожимаю плечами, откидывая голову назад. ― Как хочешь.
На несколько минут между нами повисает тишина, хотя я ожидал, что она ответит на мои слова какой-нибудь колкостью.
― Ты действительно собираешься просто сидеть здесь… и не предложишь мне свою рубашку или что-нибудь еще, чтобы я могла хотя бы присесть, да? Так поступил бы джентльмен, Пирс.
Тяжело вздохнув, я сажусь, провожу рукой по волосам и встаю со скамейки. В два коротких шага я сокращаю расстояние между нами, моя рука упирается в стену камеры рядом с ее головой, и я смотрю на нее сверху вниз. ― И почему у тебя сложилось впечатление, что я джентльмен?
Шокированный взгляд ее широко открытых глаз делает меня чертовски счастливым, а ее пухлые губы то открываются, то закрываются. Как будто она хочет что-то сказать, но пытается найти подходящее оскорбление, чтобы ответить мне.
Впервые, может быть, за всю историю, я заставил Эмму Уортингтон замолчать.
К сожалению, для меня, не своим членом, но победа есть победа.
― Ты ― мудак, ты знаешь это?
― А ты претенциозная ледяная принцесса, но я думаю, что это пустая трата времени ― повторять то дерьмо, которое мы уже знаем, не так ли?
Ее губы сжимаются, а затем складываются в хмурую гримасу, когда она смотрит на меня сквозь густые ресницы. Она невысокого роста, но благодаря ее смешным каблукам между нами всего несколько сантиметров. Я опускаю голову, чтобы ответить на оскорбление, которое она произнесет, а она слегка приподнимается на носочках, чтобы сравняться со мной ростом.
Называйте это как хотите, но мне кажется, что она хочет, чтобы я поцеловал ее так же сильно, как я хочу сделать это прямо сейчас.
Густое напряжение наполняет воздух. Проходит минута, и мы не разговариваем. Не двигаемся. Не дышим.
Затем я наклоняюсь еще немного, но перед тем, как встретиться с ее губами, поворачиваюсь к ее уху и бормочу: ― Я ― мудак, и уж точно не джентльмен, так что давай не будем притворяться, что я такой.
С этими словами я отталкиваюсь от стены и иду обратно к скамейке. Прежде чем сесть, я расстегиваю рубашку, которая была на мне, и стягиваю ее, оставаясь в белой футболке, украшенной дырками. Большую часть дня я провел на стройке, так что это лучшее, что у меня есть.
Глядя прямо на Эмму, я ухмыляюсь, раскладывая ее на ее стороне скамейки. ― Я делаю это только для того, чтобы не пришлось следующие восемь часов выслушивать твои жалобы на то, как сильно болят твои ноги в этих штуках.
Мой взгляд опускается на ее ноги, и она хмыкает: ― Это Valentino.
― А это Ariat1. А теперь садись, пока у тебя не появились мозоли. Некоторые из нас хотят немного тишины и покоя.
Острые взгляды, которые она бросает в мою сторону, говорят мне о том, как сильно она хочет меня ударить, и я, честно говоря, немного удивлен. Нужно очень постараться, чтобы довести ее до такого состояния, так что она, должно быть, очень хотела получить этого чертова щелкунчика, чтобы так разозлиться.
Она пожевала губу, переминаясь с ноги на ногу и морщась при этом.
― Боже, как я тебя ненавижу, ― бормочет она, топая к скамейке и грациозно усаживаясь рядом со мной поверх моей рубашки. Комично, насколько она чопорна.
Ее спина абсолютно прямая, а руки лежат на коленях, когда она садится на самый край скамейки, как можно дальше от меня. Как будто, находясь в такой близости от меня, она каким-то образом может заразиться моим мудачеством.
Некоторое время мы сидим в тягостном молчании, пока она не заговаривает. ― Спасибо. Ты все еще член, но… спасибо.
― Не упоминай об этом.
― Не буду, никогда больше. Но я подумала, что то, что происходит в тюрьме, остается в тюрьме, так что, может быть, мы можем объявить что-то вроде… перемирия? По крайней мере, пока мы не выберемся отсюда, а потом я смогу вернуться к тому, чтобы ненавидеть тебя, а ты сможешь вернуться к тому, чтобы продолжать бесить меня.
Открыв глаза, я смотрю на нее, ее поза гораздо более расслабленная, чем, когда она только села, то ли потому, что она устала, то ли потому, что ей надоело вести себя так чертовски напряженно.
― Я не против.
― Хорошо. ― Ее белокурые локоны подпрыгивают, когда она уверенно кивает мне.
Я снова сажусь, скрещиваю руки на груди, холодный металл решетки прокусывает тонкую футболку.
Черт, как же здесь холодно и сквозит.
Я перевожу взгляд на часы и вижу, что уже почти 10:30 вечера, а это значит, что мы находимся здесь уже почти четыре часа после происшествия и, если повезет, нам сидеть здесь еще как минимум восемь часов.
А это значит, что еще восемь часов мне придется притворяться, что я не собирался целовать Эмму Уортингтон, и ровно столько же притворяться, что я совершенно не хочу этого.
Глава 3
Санта, скажи мне… что это шутка
Эмма
Джексон Пирс преследует меня даже во сне. Я не могу убежать от него даже в тот крошечный отрезок времени, который принадлежит мне и только мне. Он вторгается в мои мысли и делает их своими.
Я практически чувствую его свежий, земляной запах, который появляется от долгих часов работы на солнце. Практически ощущаю тепло его кожи на своей, непоколебимую силу его мышц под моим прикосновением.
