— Ты, понимаешь, — всхлипывала она, то и дело сморкаясь в платок, — уехал он на свои Курилы, а у меня даже его фотографии не осталось. И никогда я его больше не увижу…
Через два года фотография у Нины Ивановны появилась, но Оля про это уже не узнала. Нина Ивановна переехала во Владивосток, получила комнату в коммунальной квартире, а вскоре забрала к себе больную мать. Не узнала Оля и о том, что тогда медсестра Кочубей в первый и в последний раз в своей жизни совершила прогул и объяснять его причину категорически отказалась даже начальнику отделения. Но, судя по ее покрасневшим глазам и распухшему носу, в отделении догадались, что причина была серьезная, и прекратили всяческие расспросы. И действительно, весь предыдущий день Нина Ивановна прорыдала, впервые в жизни испытав подобное горе и отчаяние. Все эти годы в ее душе теплилась крошечная надежда на встречу с любимым, а теперь с ней пришлось распрощаться навсегда. И прощание это было нестерпимо горьким, а будущая жизнь казалась беспросветной и лишенной всякого смысла…
В газете тихоокеанских моряков она нашла не только фотографию любимого, но и очерк о том, как героические моряки-пограничники ценой своих жизней не дали уйти в нейтральные воды кораблю-шпиону. В очерке описывался бой и действия командира, того самого капитан-лейтенанта, ставшего уже капитаном третьего ранга, который так никогда и не узнал о тайной любви молоденькой медсестры. В этом бою он был тяжело ранен и умер по дороге в госпиталь.
Полностью весь очерк Нина Ивановна сумела прочитать лишь через несколько месяцев, когда чуть поутихла боль. С тех пор истертая газета хранилась с самыми дорогими ее сердцу вещами: свадебной фотографией родителей, письмами отца с фронта и Почетными грамотами, которые она неизменно получала к каждому празднику.
Мама Нины Ивановны умерла на следующий год после гибели любимого, и она осталась одна.
Наташа всем напоминала ей Олю — длинной русой косой, небольшим, чуть вздернутым носиком. Главное же — взгляд у них был одинаковый: смешливый, слегка лукавый — взгляд счастливого, всеми любимого ребенка. Как и у матери, глаза девушки могли менять цвет. В зависимости от настроения или погоды они были то нежно-голубыми, то темнели, становились фиолетовыми. Правда, Оля была невысокой, миниатюрной, а Наталья вымахала за метр семьдесят — ростом она пошла в отца. Отцовской же была и линия губ, слегка полноватых, резко, но красиво очерченных.
Наблюдая исподтишка за девушкой, за тем, как она, насупив тоненькие брови, борется со шваброй и тяжелой тряпкой из старого байкового одеяла, Нина Ивановна вспоминала своего капитана. Сейчас она ругала себя, что не открылась ему. Разве не чувствовала она его особое расположение по тем взглядам, которые он бросал на нее, по мимолетным прикосновениям, улыбке?.. Но побоялась, не решилась, а так, гляди, родился бы от него сын или дочь… Сейчас уже и внуки могли бы появиться… Нина Ивановна вздыхала и отправлялась нести дальше свой тяжкий крест старшей медсестры.
Но по вечерам она расслаблялась, чувствовала себя вновь молодой, посиделки с Наташей чем-то неуловимо напоминали ей прежние разговоры с Олей. Конечно, Наташа была постарше, окончила второй курс Ленинградского мединститута, да и сама Нина Ивановна с приобретением житейского опыта на некоторые вопросы человеческого бытия смотрела теперь совершенно иначе, чем тридцать лет назад.
Из этих бесед Наташа поняла, что все ее романтические представления о будущей профессии и человеческих отношениях не выдерживают никакого сравнения с прозой жизни.
— Что ж, Нина Ивановна, по-вашему, выходит, настоящей любви, о которой в книгах пишут, не бывает совсем? — начала очередной разговор Наташа, подвигая к себе чашку с чаем. Перед этим Нина Ивановна сетовала на распущенность нравов в соседнем терапевтическом отделении, поэтому тема сегодняшних посиделок определилась как бы сама собой.
— Не знаю, девочка, что в книгах пишут, я про любовь не читаю, не до того мне. — Нина Ивановна затянулась «Беломором», задумчиво оглядела Наташу и вздохнула: — Просто думаю, что в прошлом, когда этим князьям и графьям не приходилось работать за кусок хлеба, они от скуки напридумывали себе развлечений — любовь, охи-ахи под луной, серенады, романсы, дуэли… Забавлялись, кто во что горазд! А сейчас молодые поженятся вроде по горячей любви, а через год-два, смотришь, — развелись. А почему, спрашивается? А потому! Квартиры нет, зарплата — кот наплакал, а тут еще дети пошли. Пеленки, болезни, крик по ночам… — Она с досадой бросила окурок в блюдечко, заменявшее пепельницу. — Ты только посмотри, в кого превращается наша баба к сорока. Ее и женщиной-то назвать язык не поворачивается. Замотанная, жизнью замордованная. После работы домой прибежит — ужин, постирушки, детям с уроками помочь надо… Хорошо, если еще мужик непьющий да работящий, но это же редкость! — Нина Ивановна подлила себе чайку, шумно прихлебнула из чашки. — Только послушай, о чем мои девки судачат. Да о любви как раз ни словечка, а больше о том, где что купили, что на ужин приготовили, какие туфли в военторге выбросили. — Она взглянула на разочарованную Наташу, улыбнулась. — Конечно, ты девушка красивая, но запомни: у красивых гораздо больше соблазнов в жизни и больший риск оказаться несчастной. Не теряй голову от первой же приглянувшейся мужской физиономии, разберись, что у него за душой, убедись, что мозги не в зачаточном состоянии.
Наташа тряхнула головой и рассмеялась:
— Вы бы мою подругу Соньку послушали. Она точно как вы рассуждает. У нее уже сейчас все по полочкам разложено. Пять лет — на институт, пять — на диссертацию. И в этом графике мужчин не предусмотрено. У меня, говорит, принцип такой: мужчина — первейшая помеха для достижения жизненного успеха. Только стоит расслабиться, как он тут же, точно вирус какой, в твою жизнь вползет, и никакими антибиотиками его оттуда не вытравишь.
— Ох и дура девка твоя подружка! — проворчала Нина Ивановна, отодвигая чайную чашку. — А дети у нее в графике предусмотрены? Или она их в пробирке собирается выращивать?
— Нет, у нее это тоже запланировано, и, по-моему, где-то на стыке с третьей пятилеткой. Причем Соня составила нечто вроде фоторобота будущего отца своих детей — идеального по форме и содержанию, без отклонений в сторону вредных привычек. Пусть, говорит, рожу не гения, но зато мой ребенок не будет страдать от дурной наследственности.
Нина Ивановна озадаченно хмыкнула и покачала головой:
— И для этого надо ждать пятнадцать лет?
— Нет, она согласна выбиться из графика, если появится на горизонте подходящая кандидатура. В прошлом году познакомилась она с одним типом. Симпатичный здоровый парень и по всем другим статьям вроде подходил, учится в политехе. Домой его пригласила с родичами познакомиться, а он от волнения, видимо, ногти стал грызть. И эта малахольная тут же сделала ему ручкой. Сколько я тогда ее уговаривала! Ведь, кому сказать, неделю хохотать будут и не поверят, по какой причине парню дали от ворот поворот. Нет, уперлась, презрительно на меня посмотрела и говорит: «Если надо — уступлю, а лично у меня другие планы. Я знаю, куда потратить свое время с гораздо большей пользой, чем ликвидация чужих вредных привычек!» Вот такая у нее жизненная установка!
