— Дариенко, ты от нервного потрясения перестала даже ошибки делать. Не грусти, мы тебя всегда ждем и рады тебе. А заскучаешь, зови в гости, я лично с удовольствием приеду, — обнял за плечи чужую жену Емелин, не зря носивший титул первого ловеласа школы.
— Осторожно, Ольга, Емелю не зови, а то муж приревнует, — игриво предостерегла Михайлова.
— Я всем буду рада! Если кто поедет в Италию, сообщайте мне! — воскликнула синьора в порыве гостеприимства и потом добавила: — Мне надо сестре документы на квартиру переправить, а она почты боится.
— Тебе гости нужны или гонцы? — растаяв от Ольгиной откровенности, засмеялся Анатолий. — Давай твой тамошний телефон, я буду в январе в Альпах на лыжах кататься, можешь заехать ко мне, если документы соберешь.
Ольга радостно побежала искать среди кульков и пакетов свою сумку, чтобы дать Лобанову визитку. Народ загалдел, а Нина стала опрашивать присутствующих кто куда едет.
— Зачем тебе? — спросила послушно стоящая рядом Зеленцова.
— Чтобы тебя отвезти к врачу. — Нинина помощь всегда была скорая.
— Я сама за рулем, ты забыла? Только напрасно это все. Я справлюсь, — попыталась отказаться Ира, но Токарева взяла ее под руку и твердо заявила:
— Поверь, тебе нужна помощь, не упрямься, поехали отсюда без прощаний.
Вернувшись домой, Нина поспешила позвонить томящейся от неведения Татьяне, чье отсутствие на проводах было элементом спланированной акции обольщения Мака.
Но разговор получился тяжелым из-за неумения Нины смотреть на чужую беду со столь характерными для большинства мыслями: «Главное, что это не со мной! Другого хоть и жалко, но за себя радостно!» Визит к врачу подтвердил опасения: депрессия Ирины была не плохим настроением, а заболеванием.
— Юлька не в себе, Зеленцову надо класть на излечение. Что-то подруги наши от мужиков с ума посходили. Берегись Танька, чтобы ты голову не потеряла, — вздохнула Нина, заканчивая отчет.
— Ты мне главного не сказала: Мак мое отсутствие заметил? — пропустив предостережение мимо ушей, поинтересовалась Таня.
— Заметил, злющий стал, когда понял, что ты не приедешь, с Наташкой поцапался, Емелину что-то сквозь зубы цедил, на Ольгу гавкнул и уехал первым. Я вообще не понимаю, почему Ирка так на муже своем зациклилась, ну изменил он ей, бывает, — опять вернулась к своим мыслям Нина.
— Хочешь, я тебе объясню? Я ведь их не часто, но регулярно видела эти годы, — предложила одноклассница.
Но Нина перебила ее:
— Тогда заодно скажи, может, тебе известно, с каких это пор наш Емеля перестал интересоваться прекрасным полом? Все с мужиками топчется, ориентацию вроде менять поздно, но к дамам он явно охладел, — поделилась своим недоумением Нина.
— Э, да ты до сих пор на него виды имеешь? Нинка, признавайся! — засмеялась Татьяна.
— Глядя на твой задор, и мне романтики захотелось, — призналась подруга, — тем более что у меня с ним лет через семь после школы намечалось романтическое приключение, но после того, как я его в дом пригласила, он больше даже не позвонил. Хотелось бы понять причину.
— Ты у нас не только сердобольная, но и пытливая дама. Представь, у меня есть ответы на твои вопросы. Признаюсь тебе в страшной тайне: я начала писать, — открылась школьной подруге Таня.
— Наконец-то! — обрадовалась поверенная всех тайн. — А папа твой, Федор Алексеевич, пытал меня, как ни приду к вам: «Нина, скажи мне Танин псевдоним. Я уверен, она пишет и издается!»
— Даже так? Почему ты мне не сказала? — удивилась Таня.
— Потому что я чужие секреты не рассказываю, чтобы сохранить уважение к себе, — напомнила Нина простую истину.
— Значит, если я расскажу, то твое уважение потеряю? — предположила Таня.
— Если будешь грязно сплетничать, то да, а если высоко сопереживать, то надо почитать. Улавливаешь, как я под влиянием твоего литературного таланта в рифму заговорила? — засмеялась Нина и попросила: — Познакомь меня с плодами твоего зрелого таланта.
— Ладно, сейчас вышлю тебе по электронной почте два текста с ответами на интересующие тебя вопросы. Только впечатление свое мне не говори, я должна написать все, что задумала, а уж потом будем разбираться, графомания это или нет, — попросила начинающий автор и несколькими щелчками мышки отправила подруге по электронной почте два последних своих творения, хранящихся в ее папке под скромным названием «Тетрадь». Первое было озаглавлено «Нарыв».
«Бесконечные незажившие уколы обид постепенно слились в одну болячку, которая от переохлаждения начала нарывать. У вас когда-нибудь был нарыв в душе? Это ничуть не менее захватывающая болезнь, чем нарыв на пальце или десне. От всех остальных дел сразу становишься свободен. Знобит, крутит, дергает, ноет. Хочется потрогать, прижать, чтобы оценить глубину боли и ее силу. Аромат мази Вишневского как запах родного дома после разлуки, как чей-то голос, равнодушно утешающий страдальца: все пройдет, все перетерпится. Но вместо дома — вечно распахнутые двери процедурной, дребезжание стула под измученным телом и пышная, весело потрескивающая пена перекиси водорода. Эта белокурая садистка исходит слюнями вожделения, пузырясь на твоих гнойных нарывах. Чем глубже она распирает истерзанную плоть, тем дальше вылезают твои глаза из орбит.
А потом, когда пролитые слезы высыхают и боль, вдоволь покуражившись над телом, идет на покой? С каким восторгом ловишь ты тогда приметы жизни. Грохот каталки по коридору, пыльный фикус в углу, бутылка минеральной воды на тумбочке. Свернувшаяся калачиком боль не дает смотреть шире, но эти мелочи возвращает. Постепенно все упругое, болезненное, бордовое вдруг становится мягче, бледнеет и начинает истекать благословенным гноем, его даже не хочется выдавливать, но, чуть помяв больное место для проверки, обнаруживаешь где-то в глубине последнюю иголку боли. Пусть пока будет, ведь уже лучше, уже хочется есть.
Так тело управляется с этой бедой. Но когда нарывает душа, что мазать и где? Сорокаградусная микстура только разносит заразу внутри, ее надо принимать сразу после душевной травмы, позднее — бесполезно. Чем забинтовать, куда положить то, что точно есть, но неизвестно где? Как облегчить муки? Какого позвать врача? Друга, собаку, книгу? Помочь может каждый из них, а вылечить — никто. Как, часто желая поговорить с хворым, носящим внутри саднящую, бордово-красную, каменную боль, мы доставляем нестерпимые страдания, как если бы хотели погладить нарыв на теле. Не обращайте внимания на его крики и агрессию, он защищает больное место. Просто побудьте с ним рядом, как раньше делали врачи, не имеющие нужных лекарств. Помощь сиделки, присматривающей за чьей-то нарывающей душой, — это, пожалуй, единственно надежное средство. Надо дождаться кризиса и помочь его пережить. Сколько раз, видя в бессилии истекающих слезами подруг, я понимала, что нарыв прорвался, значит, скоро они будут здоровы и когда-нибудь веселы. Только вот осложнений избежать не удается никогда: как вместе с гноем из раны вытекает кровь, так вместе со слезами из души исходит любовь. Способность быть счастливым и дарить счастье своим близким утрачивается с каждым рубцом. Так же как из-за нарыва на барабанной перепонке человек хуже слышит, из-за воспаления роговицы — хуже видит, так из-за рубца в душе — хуже любит. Гной вытечет, слезы высохнут, обиды забудутся, но стать прежним — увы, невозможно. После пережитого редко кто становится лучше, храбрее, щедрее. Чаще — осторожнее, равнодушнее, злее. Поэтому, прежде чем ранить ближних в душу, подумайте, нужны ли они вам ранеными? А выздоровевшими?
