ехать к отцу.
— У тебя все в порядке? — спрашивает. — Завтра сможешь отвезти меня днем или вечером за вещами? Коле понадобятся, его забрали из академии в форме. Я одолжу у Наташкиного мужа что-нибудь, но Коле точно понадобится…
— Мам, отвезу, — отвечаю, понимая, что он может из больницы больше и не выйти.
Провожаю ее, сам сажусь в «логан», который меня ждет. И включаюсь только под ярким фонарем у дома.
— Приехали, — ворчит недовольный водитель. Приходится пошевелиться и выйти из тачки, но не уйти дальше лавки.
Достаю из кармана вибрирующий телефон, на нем десятки пропущенных, но я не впускаю пока этот мир, иначе… Я знаю, что Арсений разберется, он обещал. Он разберется со всем, кроме меня, пока я буду смотреть в темное небо без звезд и повторять один и тот же вопрос: как такое произошло? Просто как? Я не верю, не понимаю. Ведь начиналось, как всегда, с шуток и смеха.
Мы пообедали в части, провели разбор полетов, а потом прозвучал вызов. Стандартный, какой в нашей местности можно было услышать нередко — на берегу горели камыши. По дороге мы спорили и смеялись, ничего не предвещало беды, самой страшной трагедией был убитый камышами вечер. Только никто и глазом не успел моргнуть, как ситуация полностью изменилась.
Из-за сильного ветра огонь быстро перекинулся на другую сторону берега. Пока мы кидали к камышам рукава, он накрыл ковром все вокруг. Дэн угодил в кольцо огня и не успел вырваться. Он сгорел в ловушке, пока мы пытались пробиться к нему.
Был Дэн, и нет Дэна. Его не стало на моих глазах.
Полчаса назад он шутил, строил планы на жизнь, собирался жениться, а теперь скорая забирала его, чтобы на полпути к больнице окончательно потерять.
«В том, что случилось, никто не виноват», — так скажет Арсений, который прибыл на место первым из начальствующего состава. Только я не поверю. У Дэна были планы, он собираться жить еще долго, даже если не очень счастливо. А теперь его нет. Мы не справились. Я не защитил своего бойца.
«Встретимся завтра около десяти в части», — прилетает сообщение от Бережного, все же выбрасывая в реальность. Я ведь бежал от нее, уехал со звонком матери, когда мы возвращались после вызова в часть.
Резко бросает в жар, расстегиваю куртку, и только сейчас осознаю, что сижу в новой боевке, подаренной отцом. Я уже отработал в ней прошлую смену, списать на нее все кошмары не выйдет, но почему-то этот факт окончательно выбивает из меня дух. Я ведь не могу оживить Дэна, я не могу спасти отца. Я вообще ни хрена не управляю собственной жизнью.
Бреду в квартиру, не замечая пола под ногами. Беру запасные ключи у соседа снизу, поднимаюсь и захлопываю за собой дверь. Сбрасываю одежду на пороге, остаюсь только в майке. Иду прямиком на кухню, набираю воды из-под крана. Делаю несколько глотков, а затем резко швыряю стакан, и он разбивается о керамическую раковину. Смотрю на руку с ожогом, что должна пылать, но не чувствую боли, которой заслуживаю. Почему я ничего не чувствую? Это ад какой-то? Я тоже сдох, что ли?
— Эй, ты пришел, — раздается слишком громко в гробовой тишине. Я оборачиваюсь и впиваюсь взглядом в девчонку, которая потирает сонные глаза.
Юна. Лиса. Черт, я совсем забыл о них…
— Все в порядке, я забрала Лизу, она спит наверху, — играет на опережение, будто читает мысли.
— Прости, если разбудил, — говорю сухо и, качнувшись, с размаху утыкаюсь кулаками в стол. Жмурюсь до чертовых мурашек, но не могу взять над гневом контроль. Он сочится из меня через поры. Это может быть опасно для Юны, но я не могу…
— Я знаю, что тебе сейчас больно, — стреляет на поражение в спину, а брони больше нет.
Ни черта ты не знаешь.
— Знаю, что никакие слова не облегчат эту боль, — продолжает наступать и решетить меня, пока я очень быстро закипаю. — Ты, главное, не запирайся в этой боли один.
Ее последнюю фразу подсвечивает красным в голове, это сигнал. А когда спины касается что-то холодное, я перехватываю с разворота. Рука. Юны. Ледышка — она замерзла или это от страха? Потому что она боится, я чувствую. Смотрю в ее темные глаза и хоть что-то чувствую. Я чувствую ее. А она боится, но не убегает.
Взрыв в голове оглушает. Я резко дергаю Юну на себя, рычу, подхватив под бедра больной рукой, сажаю на барную стойку. Вклиниваюсь одним движением между ног и тянусь к губам, чтобы провалиться в темноту ее глаз.
Ее тьма лучше той, другой.
Юна
Rozhden — До тла
Я боялась спокойного и рассудительного Дыма, потому что такой он был мне непонятен. Но сломленный и разбитый он казался очень похожим на все, что происходило в моей жизни.
Боже.
Я шагаю вперед и уже кладу ладонь между его лопаток. Сама не осознаю, что делаю. Чувствую твердые, напряженные мышцы кончиками пальцев. Правда, лишь на миг, потому что в следующий вижу серые распахнутые глаза.
Дым смотрит на меня. Живой. Он жив, стоит прямо передо мной, дышит. И сейчас я очень точно осознаю: это все, что меня волнует. Страшно сделать вдох, спугнуть момент и то, что витает между нами. Мне до дрожи жаль, что беда не обошла Дыма стороной. Боюсь даже представить, что он пережил сегодня днем, и не представляю, что творится в его голове. Осознаю, лишь когда он огромными руками сгребает меня в охапку и усаживает на стойку. Не успеваю пискнуть, как прижимается горячим телом, а затем губами заставляет позабыть обо всем.
Черт!
Возражения тонут в поцелуе, а целует Дым отчаянно. Его губы жалят, а язык уже сталкивается с моим. Я едва поспеваю, но без труда читаю в его поцелуе желание жить. И мне бы оттолкнуть, объяснить на словах, что все наладится, что все без сомнения будет больше, чем хорошо! А я вместо этого цепляюсь за его плечи, словно вот-вот упаду, вдавливаю пальцы, точно кожу пытаюсь содрать, прижимаюсь грудью, которая аж зудит.
Губы Дыма требовательные и вкусные, у его тела терпкий запах пожара. Я отвечаю ему с тем же рвением, с каким пыталась выбраться из густого дыма в нашу первую встречу, только теперь хочу утонуть в нем. Знаю, не так стоит решать проблемы, не так забивать боль — тупыми гвоздями по дереву. Но я останусь с ним, если сейчас он не
