есть проблема серьезнее и важнее.
Василиска.
Осматриваю холл в поисках Агаты. И нахожу ее… чуть ли не в объятиях Доктора Зло. Сидят на стульях у стены и разговаривают. Лощеная медицинская морда за плечи чертовку берет. Но ее лица и реакции я не вижу — спиной ко мне сидит. Зато замечаю, как докторишка взглядом ее поедает.
— Родила все-таки? — обрывки задушевной беседы доносятся до моих ушей. — Рад за тебя. И за мужчину, который решился все это принять.
Разумом четко понимаю, что надо позволить им договорить. Разобраться в своих прерванных отношениях. Не нужно быть Пуаро, чтобы сразу догадаться: они были близки. Возможно, настолько, что тройняшки — плод их совместной любви.
Тьху, мать их!
Я ведь никто для Агаты и ее детей. Навсегда останусь таковым. Мне должно быть плевать и на ее прошлое, и на настоящее. И на детей чужих.
Но не замечаю, как неосознанно готовлю кулаки и тяжелым, громыхающим шагом направляюсь к воркующей парочке.
Нет, я, можно сказать, здоровьем рисковал ради ее дочери, а Агата глазки главному строит! Совесть иметь надо.
— Моя личная жизнь вас давно не касается, Макар Яковлевич, — звучит хлестко, как пощечина. Ого! Я замираю от неожиданности.
Агата убирает с себя руки докторишки, чему я, несомненно, рад. Иначе сделал бы это сам, с парой переломов в качестве бонуса. У меня был тяжелый день, и негатив так и рвется наружу.
— Я лишь просила пустить меня к дочери, — четко слышу, как ее поначалу грозная фраза срывается в всхлип.
И, как на автопилоте, оказываюсь рядом. Притягивает меня к ней, словно магнитом с противоположным полюсом. Раскрытая ладонь сама тянется к дрожащей фигурке, но в нескольких сантиметрах останавливается. Сжимаю руку до хруста костяшек и прячу в карман. Слишком много прикосновений на сегодня. Пора вспомнить, что мы чужие друг другу.
— Какие-то проблемы? — выдаю холодно и все-таки ловлю Агату, которая подскакивает на месте от неожиданности. Секунда — и она впечатывается спинкой в мой торс. Опять эта долбаная близость! — Если нет, то будут… У вас, — зыркаю на изучающего нас врача.
— Не нужно угрожать мне, — проговаривает в ответ, а сам глаз не отводит от Агаты. И от моих рук на ее животике. — Никаких нарушений с нашей стороны нет.
— В любом совершенстве можно найти изъян, если постараться. Насколько я знаю, вы здесь совсем недавно, — озвучиваю информацию, которая разговорчивая медсестричка нащебетала. Заодно и пару погрешностей «идеального доктора» выдала, на которые я аккуратно намекаю. И Макар мрачнеет. — На такой высокой должности… думаю, вам будет уделено особое внимание, — подчеркиваю слово «особое».
Жду, когда Агата остановит меня строгим взглядом или многозначительным кашлем, но она лишь плотнее льнет ко мне. Как побитая, вернувшаяся с улицы в теплый дом кошечка. И я воодушевляюсь ее податливостью. Подсознательно хочу защищать чертовку. Судя по всему, от ее же… бывшего?
На хрена мне чужие проблемы?
Васька. Теперь Агата… А мог бы домой рвануть. Или в клуб. Но нет желания ни малейшего. Душа здесь все равно застряла.
— Я уточню у лечащего, и мы вас позовем, — сдается доктор за секунду до того, как я готов врезать ему. От гнева. От усталости. От ревности, в конце концов.
Как только Макар уходит, я разворачиваю Агату к себе — и пугаюсь ее зареванного лица. Импульсивно обхватываю его ладонями. Стираю с раскрасневшихся щек слезы большими пальцами. Выдавливаю из себя улыбку, хотя так паскудно внутри.
— Ну, и чем тебя так расстроил папашка? — срывается с губ.
Какого хрена я это сказал? Озвучил свои подозрения, зародившиеся, когда Макар дочерью Агаты интересовался, подсчитывал что-то. Он еще не в курсе, что чудо тройное. Везучий гад.
Проглатываю колючий комок ревности. Теперь не только к Агате, но и к детям ее. Совсем чокнулся!
— К-какой пап-пашка? — заикается она и брови хмурит.
— Вы ведь знакомы? — подтверждает слабым кивком. — Я подумал…
— Макар не имеет никакого отношения к моим детям! — возмущенно выпаливает на рваном выдохе.
— А кто… имеет? — вопрос летит сам собой, игнорируя приказы здравого смысла.
— Не знаю, — выпаливает Агата, кажется, совершенно искренне и плечами пожимает.
Ввергает меня в ступор и замирает сама, осознав, что сболтнула лишнее. Так и стоим, глядя друг на друга. Молчим, но в полной тишине чертовка лишь изредка всхлипывает.
— Девочка проснулась, плачет и маму зовет. Думаю, будет только лучше, если вы зайдете, — доброжелательно обращается к нам лечащий врач. Она создает впечатление неплохой женщины. Да и сама по себе… располагает. Вот только я оторваться от заплаканной Агаты не могу.
Она вздрагивает, отталкивает меня и пускается в сторону палаты, на ходу размазывая слезы и потекший макияж по лицу.
— А-ну, стой! Куда? — поймав ее за запястье, дергаю на себя. — Ты себя в зеркало видела? Еще и ревешь белугой, — поправляю ее шикарные, но растрепанные волосы. — Ваську испугаешь.
— Она зовет, — хнычет Агата. Непривычно видеть ее слабой. — Я должна…
— Я к ней зайду, успокою, а ты немного в порядок себя приведи и натяни улыбочку, будто все хорошо. А так и будет, верь мне, — подталкиваю чертовку к туалетам. — Давай быстро. Мы будем ждать.
* * *
Стараюсь войти в палату бесшумно, чтобы трусливо избежать разговора с малышкой. Не знаю, как успокоить ее в случае истерики, какие слова подобрать. Сам вызвался посидеть с ней, но теперь тушуюсь. Я не умею обращаться с детьми. До недавних пор не терпел никого, кроме племянников — двойняшек Марка. Но они мои родственники, а Васька…
— Мам? — доносится слабый, тихий голосок и тут же тонет в предательском скрипе двери, что рассекретил меня.
Отпускаю тяжелое полотно, и оно с громким хлопком возвращается в коробку. Придвинув стул, опускаюсь рядом с кроватью малышки. Встречаю ее уставший, болезненный взгляд, замечаю слабые отблески радости на дне зрачков. Перевожу внимание на бинты и вазофикс на тонкой ручке, спускаюсь к ногам, накрытым простыней. Возвращаюсь к глазам. Потухшим, уставшим, с легкой дымкой полудремы.
— Нет, это всего лишь я, — подшучиваю, но не вижу отклика. Будто в тумане, наблюдаю, как моя ладонь ложится на бледный, холодный лоб Василисы, поглаживает заботливо. Пальцы зарываются в темные пряди на макушке. — Мама скоро будет.
Малышка пытается привстать, опирается на локоть в повязке, двигает ногой, но следом откидывается обратно на подушки. Морщится и хнычет.
— Болит ножка, — жалуется сквозь проступившие слезы.
Быть рядом с ней сложнее, чем я ожидал. Я привык к другой Ваське. Вместо бойкой пацанки передо мной сейчас несчастное дитя. И лучше бы она шалила, хихикала, утаскивала и портила мои вещи. Лишь
