Какая простая жизнь.
Примерно в трёх шагах от края кровати располагалась маленькая и аккуратная кухня, с плитой, раковиной, шкафчиками внизу и полками для посуды наверху. Посуда была яркой, вероятно, её делали местные, и у меня возникло желание заехать на площадь местного города, чтобы купить немного тарелок в память об этой поездке.
На противоположной стороне комнаты стоял стол, ласково изношенный временем, и я мысленно задумалась, как много поколений моих предков сидели за этим столом и вместе делили хлеб, как много историй они рассказывали, сколько смеялись.
Я почувствовала, как внутри что-то кольнуло при мысли, что я никогда в таком не участвовала. Ещё меня поразило, что мне никогда не рассказывал никаких историй мой от… Алехандро. Я понятия не имела, почему никогда раньше мне не казалось это странным. Почему мне никогда не приходило в голову спросить о своих бабушках и дедушках? О кузенах? Особенно по праздникам. В конце концов, он рассказывал, что меня воспитывали родственники. Родственники, с которыми я никогда не встречусь.
Боже, я была такой слепой.
Да, при всех намерениях и целях, я не знала ничего другого, но всё равно. В то время как он открыл для меня много-много культур, много разных уголков мира, я осталась изолированной и непросвещённой в том, что такое нормальные отношения с семьёй.
Можно было бы подумать, что в золотой век технологий это больше не будет оправданием, но когда проводишь так много времени в местах, где мобильная связь плохая или вообще отсутствует, когда она появляется, у тебя нет друзей, чтобы связаться с ними в социальных сетях, и ты учишься обходиться без этого.
— Пить хотите? — спросила Габриэла, подходя к холодильнику ещё раньше, чем мы ответили. Она достала из холодильника графин с не очень прозрачной жидкостью, в которой я узнала кокосовую воду, ведь пила её практически постоянно, когда была в Бразилии в прошлый раз. Она удивительно помогла моей коже.
— Да, пожалуйста, — сказала я, перемещаясь с Люком к столу, на который она указала.
— Еды? — спросила она, наполняя жидкостью три стакана.
— Нет, спасибо, — ответила я, а затем бросила виноватый взгляд на Люка.
— Слишком жарко для еды, — прошептал он мне в ответ.
Габриэла вернулась, раздала напитки, и мы с Люком оба сделали большие глотки, практически стыдясь, но с благодарностью, ведь допили свою воду раньше, чем прошли половину пути сюда.
Прошло всего минут пять, прежде чем всё произошло.
Мы дошли в разговоре до сестры Марии, а затем Габриэла спросила, что привело нас сюда.
Я могла бы соврать.
Это облегчило бы всем жизнь.
Но я не хотела.
Она была единственным настоящим родственником, о котором я знала. Я чувствовала, что должна быть с ней хотя бы честной.
Поэтому я рассказала ей.
— Ele te machucou? — спросила она, полностью разбитым голосом. — Ele te machucou?
«Он причинял тебе боль?»
— Нет, — ответила я твёрдым голосом, потянулась через стол и накрыла своей рукой руку Габриэлы, которая трепала коврик на столе. — Нет, вовсе нет. Ни разу. И никому другому он не позволял меня обижать, — добавила я. — Он просто… Не знаю, был ли у него план навредить мне или допустить к этому других. Это возможно. Но он никогда этого не делал. Наверное, я пробудила в нём очень маленькую человечную сторону. Потому что он не был хорошим, Габриэла, — сказала я, наблюдая, как при этом она слегка поморщилась, но я пока не могла называть её мамой. — То, что он делал с тобой, что он делал со многими другими женщинами на нескольких континентах. Я… я понятия не имела. Он никогда… — произнесла я, качая головой, чувствуя, как глаза снова щиплет от слёз.
— Он не давал ей почуять, каким дерьмом занимается, — поддержал Люк. — Я рассказал ей только после, ну, его смерти.
— А ты откуда знаешь?
Я сделала глубокий вдох, а затем поспешила рассказать, пока Люк не успел ответить. Я хотела быть честной. Но, знаете, чтобы меня не вышвырнули из этого дома.
— Люк тот, кто… находит плохих людей и убирает их с улиц.
— Я не коп, Эван, — произнёс он за моей спиной, и мне захотелось ударить его локтем, чтобы заткнуть, но моя мать смотрела слишком внимательно.
— Ты… как это называется… каратель.
Мне не пришлось смотреть, чтобы увидеть усмешку на лице Люка.
— Именно.
— Я знаю, он был ей как отец, — сказала Габриэла, полностью меня игнорируя, — но, надеюсь, он страдал.
— Он выбрал дорогу труса и выпил цианида, — парировал Люк, так небрежно относясь ко всему этому и напоминая мне, сколько тьмы он видел. Чёрт, это было выжжено на его коже.
— Не велика потеря, — сказала она, качая головой. Затем она потянулась ко мне, поглаживая мою руку. — Прости, Эвангелина. Я знаю, он был…
— Не надо, — я покачала головой. — Не извиняйся. Это он виноват, что всё это произошло.
— Хорошо. Хорошо, — ответила она. — Давай больше не будем о нём говорить. Давай поговорим о тебе.
И мы говорили.
Почти три часа.
Я никогда не встречала кого-то, кто хотел бы знать все малейшие, мельчайшие подробности моей жизни, начиная с первого свидания и заканчивая тем, на каких языках я разговаривала со своей верой, в своих мечтах, в своей жизни в Нейвсинк Бэнк.
И во время всего этого я чётко ощущала позади себя Люка, который слушал каждое слово, узнал об Эмануэле, который водил меня на местную ярмарку, купил мне цветочный венок и поцеловал меня в первый раз, когда мне было пятнадцать. И ещё Люк узнал, что я понятия не имею, чем хочу заниматься по жизни теперь, когда закончились путешествия.
Он знал обо мне практически всё.
— Уже темнеет, — сказала Габриэла намного позже, выглядывая в окно. — Вам стоит возвращаться, пока не вышли волки.
— Я же тебе говорил, — проворчал Люк, провоцируя меня на смех.
— Вы придёте ещё? Сможете остаться на день или два?
Я посмотрела через плечо на Люка, зная, что не мне одной принимать это решение.
— Мы можем оставаться сколько захочешь, Эван. Моя работа по мне не заскучает.
— Хорошо? — спросила Габриэла, полным надежды голосом.
— Хорошо, — с улыбкой согласилась я.
— Мы можем встретиться? В городе? Завтра?
— Идеально, — согласилась я. — Я хотела посмотреть город.
— Хорошо. Вот, — ответила она, внезапно вставая и хватая биту, которую держала за дверью. — Возьмите это, — сказала она, вручая биту Люку. — И защищай мою девочку.
Люк посмотрел на меня, в его глазах теплело… что-то, что я не могла объяснить.
— Я верну вам её целой и здоровой, обещаю.
После этих слов меня обняли так, будто я уходила на войну.
Затем так же обняли и Люка.
Что, опять же, было уморительно.
И мы ушли в ночь.
— Ты в порядке? — спросил Люк спустя пятнадцать напряжённых минут. Мы оба выдохлись, потому что услышали завывания, из-за которых нам одновременно захотелось перейти на быстрый шаг.
— Это было… тяжело, — призналась я, ища огни мотеля, всё ещё находящиеся вдалеке, но видимые.
— Значит, если Эмануэль был твоим первым поцелуем… — он затих и был явно развеселён.
— Мне было девятнадцать, — ответила я, пожимая плечами. — И он был из Испании. Это произошло на его лодке, — добавила я, качая головой от своей юной наивности. Как большинство молодых девушек, я думала, что это что-то значит. И хоть весь опыт был милым, в разы лучше историй большинства женщин, ничего не продлилось больше той ночи. Я была мрачной, недовольной девушкой, всё проведённое время в Италии, а затем в Камбодже, пока наконец не стряхнула всё это.
— Мило.
Люк не выдал никакой информации о своём первом разе, и, честно говоря, у меня было ощущение, что всё было совершенно запретно.
— Слава богу, — простонала я спустя тридцать минут, когда мы наконец-то вошли в номер мотеля.
Он ничем не был похож на мотель в Техасе. Не было никаких причудливых, современных цветовых схем или модных ванных аксессуаров. Краска на стенах была горчичного цвета. На полах лежала плитка. Кровати были заправлены до отказа. В ванной стояла душевая кабинка, туалетный столик, раковина и унитаз. Всё это было таким, как стоит у строителей в каморках, где всё дёшево, и домой написать не о чем.
