Какое-то перекошенное лицо прямо перед глазами… И мои судорожно сжатые вокруг чужой шеи руки… Снова ухожу под воду, хлебаю её, глотаю, вдыхаю… но толчок под колено, перехват со спины поперёк рёбер… И я вдруг оказываюсь на спине и не имею больше возможности трепыхаться — лишь бревном на буксире за намотанные на кулак волосы пассивно двигаюсь куда волокут. И дышу. Боже, я снова дышу!..
На берег выползала уже сама, Гордеев только подпихивал. Рухнула на кромке воды, но и тут получила задыхающийся окрик:
— Вперёд!
Из последних сил дотелепали до подлеска. Там я загнулась, пытаясь отдышаться, но Гордеев толчком припечатал меня спиной к дереву, в бешенстве треснул по нему кулаком:
— Какого хера?! Какого, блядь, хера?!.. — В оскале столько ярости, что показалось — сейчас прибьёт.
— Я не хотела… Просто… Просто я… — испуганно залепетала я и разревелась.
Чёрт дёрнул эти слёзы — я не хотела их, держала как только могла, но они прорвались! А Гордеев замер на мгновенье… и кинулся на меня. Целовал, как сумасшедший, словно я была его кислородом, и он мною дышал и не мог надышаться… Грыз губы, рычал словно безумный… И вдруг пихнулся от меня, опасно качнулся на подгибающихся ногах:
— Три минуты. Мне надо три минуты…
И как стоял, так и рухнул ничком в песок. Я кинулась к нему, но в последний момент замерла: он вовсе не умер и даже не потерял сознание, а просто бессильно обмяк и пытался отдышаться.
Я лежала рядом, глотала скользящие по щекам тихие слёзы отходняка и заворожённо слушала как Гордеев дышит — часто, жадно, с грудными призвуками смертельной усталости… И боролась с диким желанием просто обнять его. Обхватить плечи, уткнуться носом в мокрую шею и чувствовать, как бьётся сильное сердце…
— Просушись, пока солнце, — не меняя позы, приказал он. — Полностью.
И моё наваждение тут же слетело, словно паутинка с лица. Так-то этот мой «спаситель» сам же меня чуть не угробил. И ещё не факт, что это не очередная его уловка, чтобы привязать наивную дурочку покрепче. Тактика, ага. Ну а что, на контрасте: сначала романтик на море, вдвоём в однокомнатном бунгало, перед глазами перманентно мелькают его рельефы в одних плавках, я сама в двух полосочках ткани… А уже в следующий миг сумасшедшая опасность, и рыцарь, поигрывая загорелой бицухой, виртуозно спасает свою трубоДурочку от смерти…
Может, это и паранойя, конечно, но никаких других видимых причин рисковать жизнью сигая с моста я не видела.
— Только из кустов не высовывайся, — поднимаясь, добавил Гордеев. — У них коптер.
Солнца нам досталось всего часа на полтора, да и то практически никакого — низкого, предзакатного. Я, в трусиках и мокром лифчике, сидела поодаль и украдкой пыталась просушить не только шорты с майкой, но и личные вещи — деньги, телефон и паспорт. Всё это время они хранились в моей бананке, и я тщательно скрывала их от Гордеева, понимая, что, если что — они мой единственный шанс на побег, и Гордееву о нём лучше не знать. Второй такой удачи, как дамочка со странностями больше не выпадет, точно, а снова скитаться без рубля в кармане и документов… Сил на это больше не было.
Украдкой бросала взгляд на Гордеева — он сразу же без заморочек разделся догола и теперь, как истинный мускулисто-шрамированный дикарь слившись с матерью-природой, тоже сушил личные вещи — пистолет, ножи, какие-то футлярчики. На меня внимания не обращал.
После нашего купания он вообще как-то вдруг замкнулся. Посуровел и отрешился от мелких неурядиц, ради глобальной сосредоточенности: прислушивался, вглядывался в небо, что-то чертил на песке ножом, надолго задумывался… Стирал, снова чертил. Снова вглядывался в небо и прислушивался. И всем видом демонстрировал, что капризная девица со своими тараканами, которая отказалась не только полностью раздеться, но и съесть парочку зажаренных над малюсеньким костерком лягушек, в круг его насущных забот на ближайшие часы точно не входит.
Едва солнце закатилось за верхушки деревьев, как стало заметно холодать — конец августа всё-таки. Зябкая неуютность быстро переросла в нестерпимое желание снять поледеневший лифчик и закутаться во что-нибудь сухое и тёпленькое.
Но из сухого и тёпленького поблизости был разве что Гордеев, а у меня, каждый раз, когда выхватывала взглядом его бронзовый силуэт, да если ещё и в профиль, или, не дай бог, анфас… Словом, я жутко стеснялась его наготы и пока не понимала до конца, как себя вести. Особенно теперь, в контексте того, что, получается, не только он подло пытается меня в себя влюбить, но и я должна подыграть, чтобы поскорее сблизиться. Ведь фактически, счёт пошёл буквально на дни, и эта мысль будоражила меня вовсе не шпионской романтикой, а самой обыкновенной, девчачьей.
Наконец Гордеев принялся натягивать трусы, и я чуть не сдохла, не зная куда девать глаза. Удушливой волной поползла на лицо краска. Впрочем, он, похоже, даже не заметил, что я за ним тайком наблюдаю, просто скользнул по мне задумчивым взглядом и сдёрнул с куста футболку.
— Пора!
Сначала долго шли подлеском вдоль берега, потом свернули перпендикулярно реке и углубились в настоящий лес. Сумерки тут же стали настолько плотными, что мы даже друг друга видели с трудом, а не то, что там дорогу. Которой к тому же и не было. Уж я молчу о том, что мы оба были босыми, и не знаю, как Гордееву удавалось идти быстро и устойчиво, а я ойкала на каждую палочку и пыталась ощупывать ногой землю прежде, чем наступить. Чем страшно замедляла нашу скорость. А иногда, когда всё-таки наступала на что-нибудь болючее, и вовсе начинала бурчать:
— Ну вот нахрена, спрашивается, было разуваться? Тогда и раздеться надо было сразу, чтобы не мёрзнуть теперь… Ай… Ой! Твою мать…
Ни к кому конкретно не обращалась, и уж тем более не трогала Гордеева. Но он слышал. Терпел-терпел… И, всё-таки не стерпев, просто закинул меня на плечо. Я попыталась возмутиться, на что он пообещал бросить меня здесь, если я не заткнусь. Сказано было коротко и зло. И очень доходчиво.
Вниз головой висеть было не очень-то удобно, к тому же ладонь Гордеева лежала в аккурат на моей заднице, и крепко сжималась каждый раз, когда ему приходилось наклоняться под ветку или перелезать через упавшие стволы, отчего перед глазами у меня навязчиво вставала картина его кхм… профиля. Голого. Я даже поймала себя на мысли, что если у него в спокойном состоянии такой внушительный,
