— Пить…Захотелось…
Голос у меня хрипит, словно в горле наждак, ужасно хочется попить и прокашляться опять, но как-то неловко.
— Сок?
Киваю утвердительно.
— Мне тоже налей.
Блин…
Включаю подсветку над кухонной зоной, достаю два стакана, разливаю.
Ставлю на столешницу островка.
Хазаров отлепляется от косяка, выходя на свет, и я невольно замираю: он без майки. И голый торс поблескивает, словно только что после душа. И почему-то сложно взгляд оторвать, тем более, что реально есть на что посмотреть…
Не то, чтоб я его не видела без майки… Видела, в клубе, кстати, но там как-то не было такого шока… Там все мужики вокруг без маек были. А кое-кто и без трусов… Перед глазами опять мелькает зрелище ручного питона здоровяка из раздевалки, заставляя чуть улыбнуться.
И напряжение спадает.
Хазаров подхватывает стакан, садится напротив меня на барный стул, не спеша, отпивает глоток. И смотрит. Очень оценивающе, странно.
И я, чувствовавшая себя дико неловко буквально секунду назад и мечтавшая поскорее убраться отсюда, неожиданно ощущаю злость.
Некстати вспоминаются услышанные сквозь сон слова его приятелей по моему поводу. Оценивающие и, чего уж там, хамские. Я, конечно, в курсе, как и о чем разговаривают между собой мужики, когда среди них нет женщин, и для меня это все не шок и не новость. Но все равно, есть вещи, которые ты готова услышать в определенный момент, а есть… Вот такое.
И то, что он сейчас сидит и, откровенно говоря, кошмарит меня, выводит из себя, кажется унизительным.
Я, с вызовом дернув бровью, отодвигаю стул и тоже сажусь напротив Хазарова, отпиваю сок.
Ну что, так и будем молчать? Я вот не собираюсь начинать диалог, облегчать задачу ему. И не удивлюсь, если Хазаров сейчас встанет и так же молча уйдет. Это вполне в его духе.
— Ванька спит? — неожиданно задает он вопрос, и я пожимаю плечами.
— Спит, конечно, наплавался…
Хазаров отпивает еще сок, смотрит на меня, чуть прищурившись:
— Слушай… Ты мне так и не ответила… Зачем тебе это все?
— Что “все”? — уточняю я, хотя, в принципе, знаю, о чем он.
— Возня с чужим ребенком, — подтверждает он мои ожидания, отставляет стакан, откидывается на спинку барного стула, разглядывает пристально, словно кожу сдирает по слоям, — ты — молодая, свободная… Я бы понял, если б у тебя ребенок был, материнский инстинкт и все такое… Но ты же не из этих?
— Из кого? — я тоже отставляю стакан. Подальше. А то мало ли… Не проконтролирую внезапное желание швырнуть ему его в физиономию. Удивительно, как в этот момент мне перестает быть страшно!
Буквально минуту назад дрожала, тряслась, словно овечка от одного его черного взгляда, а сейчас вообще ничего подобного!
И злость становится все сильнее, новое для меня ощущение, малознакомое, учитывая вечное “хата с краю” и профдеформацию.
— Из тех, кто хочет детей, — поясняет спокойно Хазаров. Он, судя всему, прекрасно считывает мои эмоции, но не считает нужным что-то сглаживать. Конечно, плевать ему на это.
И, хотя он прав, я в самом деле не хочу детей, но в его интонациях эти слова становятся чем-то оскорбительно-уничижительным. Или я так воспринимаю?
— И что? — спрашиваю, чуть подавшись вперед, — это как-то отменяет обычное человеческое участие? Или вам это слово незнакомо? Судя по тому, что вы, совершенно не волнуясь, оставили ребенка с пьяной матерью и ушли, несмотря на мои слова о том, что ему грозит опасность?
Хазаров никак не реагирует на мой выпад, просто разглядывает, молча, спокойно, внимательно. Словно зверюшку в зоопарке.
— Я не помню его мать, — наконец, отвечает он равнодушно, — с чего мне интересоваться чужим ребенком? Сначала надо проверить…
— А если бы Ванька оказался не вашим сыном? Не вернулись бы? Не стали бы выяснять?
Зачем спрашиваю? И без того ответ очевиден…
— Не стал бы, — все так же спокойно кивает он.
Так, все. Пожалуй, на этом разговор можно завершать.
— Знаете, — я встаю со стула, — вы никогда не сможете понять моих мотивов. Слишком мы с вами разные… — пытаюсь подобрать правильное слово, но в итоге выдаю то, что вертится на языке, — существа.
Разворачиваюсь и иду к выходу, и уже в дверях догоняет фраза Хазарова:
— Я хочу оставить сына у себя. Пойдешь работать ко мне?
Глава 34
Бух! Словно лбом бьюсь о стену, даже в глазах темнеет на мгновение, настолько реально это ощущение.
Поворачиваюсь, смотрю на сидящего у кухонного островка Хазарова.
И, хоть слова его прекрасно расслышала, решаю уточнить на всякий случай, чтоб потом недопонимания не было. А то мало ли, человек он своеобразный… Мягко говоря. Очень мягко.
— Как это “оставить”?
— А что тут непонятно? — Хазаров щурится в легком недоумении, — оставить здесь, в доме. Со мной.
Так… Та-а-ак… Спокойно, Ань… Осторожней…
— А… — я все же вынуждена сделать паузу, для более точного подбора фраз, — а вы его спросили? Хотя, о чем это я… Вы его хотите забрать… себе… с его мамой вместе?
— Нет, разумеется, — судя по выражению лица Хазарова, мне удается его удивить своим предположением. Чуть-чуть.
— А… Тогда каким образом вы хотите?..
— Это детали, — обрывает меня Хазаров, — и сейчас не имеет смысла их обсуждать. Я не услышал ответ на свой вопрос.
Вопрос…
Я настолько поражена, что даже не сразу соображаю, что там был за вопрос… Гораздо сильнее волнует сейчас Ванькина судьба, которую этот… этот человек решает буквально одним движением пальца. Просто потому, что захотелось, потому что посчитал нужным сделать именно так.
И именно этот момент сейчас надо прояснить с максимальной четкостью.
Потому я возвращаюсь в кухню, опять сажусь за островок и смотрю на невозмутимого Хазарова в упор.
— Послушайте, вы, может, не понимаете, но Ваня… Он очень любит свою маму…
По лицу Хазарова скользит едва уловимая эмоция, полностью выдающая его отношение к Тамаре и тому, насколько ее можно любить.
— Я понимаю, — боже, терпения мне! пожалуйста! — что она — не идеал… — еще одна тень по мрачному лицу, и я добавляю торопливо, — но она — его мама. И он ее любит, что бы вы на эту тему ни думали… И он не согласится ее оставить, понимаете? Он вас не знает и не любит… Мягко говоря… Каким образом вы планировали его уговаривать жить с вами?
— Я не собираюсь уговаривать, — черт! Так и знала! Подозревала же! — Он просто останется здесь. Тамара получит бабки.
— То есть… Вы просто хотите его выкупить? Как… щенка?
Я реально не верю в происходящее, сюр какой-то… Особенно, учитывая, что говорим мы о ребенке. Не о гипотетическом каком-то, а о настоящем, живом маленьком человеке, со своими эмоциями, планами на жизнь… О человеке мы говорим, не о собаке!
Хазаров не отвечает, усмехается, и эта эмоция на его лице смотрится жутковато.
И до меня доходит простая вещь: он все решил уже! Он сделает так, как задумал! И вряд ли есть люди, способные ему помешать!
— Послушайте… — я должна хотя бы попытаться. Есть же в нем хоть что-то человеческое? — но ведь… Это же человек… Он не захочет к вам… Он будет страдать, если вы его разлучите с матерью…
— Ничего, пострадает и перестанет, — невозмутимо отвечает Хазаров, — а насчет продажи… Все в этом мире продается. И покупается. Просто цена у каждого своя. Вот ты… Сколько ты стоишь?
— Что? — я на мгновение решаю, что ослышалась, настолько переход резкий. А, учитывая, что весь наш разговор где-то уже за гранью, понятно, что среагировать нормально не успеваю.
— Сколько стоит твоя работа, Аня? — он неожиданно подается вперед, укладывает руки на столешницу, и я невольно скольжу взглядом по татуированным предплечьям, увитым выступающими темными венами. Это движение почему-то ощущается угрозой… Словно хищник, внешне расслабленный, вот-вот нападет. Ты этого не видишь, просто чуствуешь той самой атавистической памятью миллиардов предков за плечами… — За сколько ты продаешь свое время? Свою жизнь?
