правую руку Бьянки и провел ее собственными пальцами по соскам, торчащими сквозь тонкую ткань футболки.
— Ты не кажешься мне отвратительной.
— Я ненавижу тебя, — выплюнула Бьянка, и, возможно, так оно и было.
Я оторвал ее от всего, что она когда-либо знала в Заднице Техаса и привез в большой, плохой мир «Морелли против Константин», чтобы использовать ее в качестве средства достижения цели. Я плохо к ней относился, потому что сначала Бьянка была просто инструментом, неясно раздражающим меня. Потом она раздражала меня по другим причинам. Никто никогда не оскорблял меня, не перечил мне. Это было удивительно освежающе и шокирующе возбуждающе. Я хотел заткнуть этот умный ротик своим языком, пальцами и членом.
— Твоя ненависть ужасно похожа на желание, — заметил я, наклонившись, чтобы провести зубами по ее трепещущей точке пульса, а свободной рукой гладил ее грудь под шеей, где кожа была теплой и раскрасневшейся, а грудь вздымалась от неровных вдохов. — Ты когда-нибудь трахалась с тем, кого ненавидела? Знаешь, каково это — с удовольствием поставить врага на колени? Ощущение власти, Бьянка, — вздохнул я, обдавая своим дыханием ее открытый, податливый рот. — Это пьянит.
— Ты никогда не сможешь доставить мне удовольствие.
О, но слова были хлипкими, как карточный домик, который только и ждал, когда я его разрушу.
Я прижался к ней сильнее, втиснув свои бедра между ее бедер, так что она была вынуждена их раздвинуть, и мой член уперся в жар ее прикрытой трусиками киски. Она так сильно задрожала, что прокусила нижнюю губу, зажав ее между зубов.
Я смотрел на кровь, понимая, что должен почувствовать на своем языке ее вкус.
— Ты пытаешься соблазнить меня, малышка? Я предупрежу тебя только один раз. Мой железный контроль существует ради безопасности других, ради тебя. Как только я сорвусь, возврата не будет, пока я не получу именно то, чего желаю, а мои желания черны, как ночь.
— Пошел ты, — рыкнула она.
И это была красная тряпка для быка.
У меня не было выбора, не было другого инстинкта, кроме как ответить.
Насилие, как она однажды сказала, в качестве ответа.
Не успела она моргнуть, как я обрушился на ее рот, мой язык прошелся по ее нижней губе, собирая ярко-медный привкус крови. Стон, ее или мой, отозвался во мне, как удар камертона.
Как мелодия, повторяющая один и тот же пылкий мотив, я поднял Бьянку со стола, обхватив одной рукой ее бедра, и целовал ее до тех пор, пока она не перестала дышать.
Потому что я не хотел, чтобы она протестовала.
Я не мог смириться с мыслью, что мне придется покинуть теплое, шелковистое убежище ее рта, с ароматом молока и сладких конфет.
Я трахал ее рот снова и снова, трахал его так, как хотел трахать ее, пока она не превратилась в бескостное месиво мокрой плоти и взъерошенных светлых волос.
Бьянка не просто приняла это, она умоляла об этом каждой линией своего выгибающегося, дрожащего тела; сиськи прижались к моей груди, руки внезапно запутались в коротких прядях на моем затылке, ногтями Бьянка вцепилась в мою шею, чтобы притянуть меня ближе, чтобы она могла сосать мой язык так, как мне бы хотелось, чтобы она сосала мой член.
В глубине моего сознания зазвучал тихий ворчливый голос, который, что неудивительно, походил на голос моего отца, но также и на голос моей матери, напоминающей мне, что я целуюсь с врагом.
Напоминающей мне, что, трахнув ее, я все испорчу.
Я вырвался из последних, рваных остатков своего контроля, намереваясь положить конец хаосу. Но Бьянка уставилась на меня своими бархатными голубыми глазами, окруженными длинными, загнутыми ресницами, ее взгляд был совершенно темным от желания, рот влажным, с красными следами от моих жестких поцелуев.
И я подумал: «так вот что значит потерять контроль».
«Вот что рисуют поэты и художники словами и маслом».
«Безумие, вызванное острой болью тоски».
Я чувствовал, как она вторгается в меня, заполняя пустоты моих внутренностей синевой того же цвета, что и эти красивые глаза, светом, как луч, исходящим от ее улыбки.
Меня неотступно одолевал гнев, бессилие и ярость от того, что Бьянка так легко пустила под откос все, ради чего я работал. Я стиснул зубы, сжав в руке ее волосы, пока она не поморщилась и не ахнула, но не запротестовала. Я мог взять ее, позволить себе это и все равно сделать то, что должен был сделать.
Я был Тирнаном Морелли, повелителем тьмы и греха.
Какая-то милая крошка с нимбом в волосах и душой, как в старом, сложном сборнике рассказов, не могла поставить на колени такого человека.
Никто не мог.
Но я могу поставить Бьянку на колени…
— На колени, — потребовал я.
ГЛАВА 10
ТИРНАН
— На колени, — снова приказал я, когда она не сразу повиновалась, желание поглотило конец фразы, выдав меня.
Бьянка все еще медлила, облизывая припухшие губы, которые я хотел натянуть на свой член.
На мгновение я подумал, что она не подчинится. Подумал, что слишком сильно надавил и потерял нить желания Бьянки, вместо того чтобы ее затянуть. Я сказал себе, что должен быть счастлив, удовлетворен. Она не могла справиться со мной, и я не должен был даже думать о том, чтобы позволить ей попробовать.
Но затем, словно соскользнувшая с края стола лента, Бьянка спрыгнула на ноги, а затем грациозно опустилась на колени.
Мой член сильно дернулся в штанах, выделив предэякулят.
Я запер ее в клетку прежде, чем она успела передумать.
Прежде чем я успел переубедить себя.
Я стоял перед ней, слегка расставив ноги, прямо перед ее лицом была бугрящаяся от эрекции ткань. Я наклонился вперед и положил руки на стол у нее за головой, так Бьянка оказалась зажатой между моим членом и ящиками стола у нее за спиной.
— Вытащи член.
У нее дрожали руки, но не от нервов. Бьянка была возбуждена и дрожала от этого, пока возилась с моим ремнем, медленно расстегивая каждый зубчик молнии, заставляя меня скрежетать зубами от нетерпения. На ее губах появилась еле заметная улыбка, тайное, женское удовлетворение, потому что Бьянка знала, что, возможно, она и угодила в клетку, собиралась сосать мой член, как хорошая девочка, но была единственной, кто контролировал ситуацию. Мой самый ценный придаток шлепнулся о мой живот и, когда она вытащила его наружу, запятнал предэякулятом рубашку.
Издав тихий, почти неразборчивый гул одобрения, голода, она, палец за пальцем, обхватила своей маленькой
