на данном этапе, наверно, никого исключать нельзя.
«Хотя… — я не говорю этого вслух, пока иду на кухню, но мысль эта гложет меня со вчерашнего дня. — …всё это, по-хорошему, надо только одному человеку — Эллочке. Её «мне жаль», что она сказала у такси, уже тогда мне не понравилось. А уж в свете последних событий, — составляю я тарелки в посудомойку, — и подавно».
— Ты не сказала откуда инфа, что я встречался с Захаром, — наклоняется мой заботливый, чтобы помочь мне с вилками, даже достаёт корзинку, уже забитую грязными приборами.
— Приезжала Светка. Сказала, что вы уехали на пару: ты и Захар. А ещё, что она беременна. А Захар спит с Эллой.
По кухне с грохотом разлетаются вилки и ложки, а Мой Ошарашенный садится прямо на пол.
— А Захар знает? — очнувшись, бросается он мне помогать: собирать рассыпавшиеся ложки и вилки.
— С кем он спит? Подозреваю, догадывается, — усмехаюсь я, пока тянусь рукой под стол. Получаю шлепок по попе, чтобы не ёрничала. Но, достав ложку, отвечаю тем же, стукнув этого воспитателя по лбу.
— Ай! — трёт он возможную шишку. — Да плевать мне кто из них с кем спит. Светка уверена, что беременна от Захара?
— Я тоже в первую очередь подумала про Елизарова. Как он там?
— Без изменений. Я был с утра. Говорят, стабилен.
— Ему только беременной бабы для счастья не хватает, — включаю я посудомойку и подаю сидящему на полу Артёму руку.
— И уж прости за меркантильность, а нам с Вероникой — ещё одного наследника, — поднимается он с моей помощью. — Я даже мысли не допускаю о том, что Елизаров не выкарабкается или что я не его сын. Но в свете последних событий в голову лезет всякая хрень. Веронике всего двенадцать. Она там рыдает день и ночь, сидя с матерью в больнице. Каким бы он ни был мужем, это не мешало ему быть отличным отцом. И не знаю был на это расчёт или нет, сомневаюсь, что был, но — разводит он руками, — по факту Елизарова тоже вывели из игры.
— Причём во время реорганизации, — киваю я, глядя на хмурую складку между его бровей. — Когда всё так шатко и уязвимо. А я-то, наивная, думала, что это просто месть твоей бывшей невесты. Некрасивая, жестокая, но чисто бабская месть — просто соврать церемонию и изговнять праздник. У неё всё было заказано и сорвалось, и у тебя пусть всё сорвётся.
— Её тоже не стоит исключать. Все эти липовые тесты ДНК проверяются в два счёта, и она это знает, — тяжело вздохнув, прижимает он меня к себе. — Её я тоже подозреваю, но теперь мне кажется, что за этим стоит что-то большее, сильно большее.
Мы продолжаем разговор уже в машине. Когда едем, чтобы забрать маму с Юрой и отвезти на вокзал.
— Тём, а наследством Лисовского занимался ты?
— Валька, но и я, конечно. Я всем тогда занимался, — стоя на светофоре, выглядывает он через лобовое стекло на тёмное небо. — Ты посмотри, снег.
— Вижу, — киваю я на летящую мелкую крупу. — Элла сказала, что у Марата есть внебрачный сын, о котором она даже не знала.
— Эльдар? — глянув на часы, прибавляет он газа. — Элле повезло, что с ним не было никаких проблем. Они с матерью живут за границей. Ему как резиденту пришлось бы платить такие суммы, чтобы воспользоваться наследством в России. Но Лисовский поступил мудро, завещал ему как раз недвижимость на Балканах. Элка, правда, и о ней не знала.
— А её мать?
— Надо бы тебя с ней познакомить, — усмехается он. — Ты бы и без слов всё поняла об её матери. Где-то у меня были фотки, — лезет он в карман, но вовремя спохватывается. — Чёрт! Новый же телефон! Прибить прямо хочется твоего брата.
— Тём, Рос — он хороший. Тоже поди переживает, — тяжело вздыхаю я.
«Надо заехать с ним поговорить, — кошусь я на мужа. — Одной. Может Рос ещё что интересного расскажет».
К тому времени как мы подъезжаем, мои уже стоят с вещами у подъезда.
И, как это обычно бывает, всю дорогу до вокзала мы болтаем неизвестно о чём.
Артём нас высаживает и едет парковать машину. Юра с вещами и билетами остаётся в вагоне. А мама выходит поговорить со мной на перрон.
— Мам, я тебе скажу, но ты особо не распространяйся, ладно. Мы пока решили оставить это в секрете, но нас сегодня расписали, — натягиваю я пониже шапку и кутаюсь в шарф. На улице после тёплой машины зябко.
— Как расписали? — всплёскивает она руками. — А как же анализы?
— Не важно, — отмахиваюсь я.
— Да как же неважно? А вдруг он тебе брат? А дети? Вы уж хоть результатов бы дождались.
— Мам, — предупреждающе качаю я головой. — Это ничего не изменит.
И вздыхаю. Да, это именно то, о чём и говорил мне Артём: люди разные. А с мамой всегда так. Вроде она за меня, за нас, но слишком сильно в ней это: «нельзя», «неправильно» да «что люди скажут».
— Я кстати, принесла, что ты просила, — лезет она в карман, и оглянувшись как шпионка, вручает мне пакет, который я, так же оглянувшись, прячу в свой карман. — Всего, что ты просила не смогла. Меня даже в палату не пустили. Но там старушка санитарочка мыла, вот она мне вынесла мусор, бинтики там всякие. А зубную щётку я у Ростиса взяла. Отец у него остановился, вот Рос и привёз.
— А почему не пустили? Что, не дали даже поговорить?
— Так хуже ему стало. В коме он, — вздыхает мама.
— Ничего не понимаю, — качаю я головой, резко забыв и про холод, и про уже летящий хлопьями снег. — С ним же всё было в порядке. Опасений не вызывал.
— Говорят, бывает. Гематому какую просмотрели или отёк. В общем, тёть Валя с Росом там, будут ждать результатов каких-то там дополнительных обследований, а я уж завтра, как доеду позвоню, узнаю, что как.
— А я тогда вечером попозже позвоню, — каким бы папаша мой не был козлом, а всё равно на душе как-то неприятно скребётся.
— Только я не поняла, а зачем тебе всё вот это? — показывает она на карман.
— Затем, что есть подозрение: те бумажки были фальшивые. Хочу всю правду выяснить с этим отцовством. До конца.
— Вы бы лучше с Артёмом анализы вместе сдали и всё.
— Правда? — хмыкаю я. — А мы и не догадались! Спасибо, что подсказала, мам.
— Ты давай, на мать не рычи, — обнимает она меня, — а то,
