бегу за широкими шагами Александра.
Крошечный лифт едет слишком долго, в ушах начинает звенеть от пронзительного крика. Зато охранники на первом этаже, заслышав нас издалека, выскакивают из своей комнатки и распахивают перед нами двери.
— Карим! — стучу я в окно «роллс-ройса», обгоняя Александра осторожно несущего Дину по ледяным колдобинам во дворе.
Водитель отбрасывает книгу, которую читал, и быстро заводит машину.
Забираемся втроем на заднее сиденье, Александр диктует адрес, и мы наконец мчимся в клинику по вечернему Петербургу, то и дело застревая на светофорах.
Держу Дину за ручку, хоть ей это и не надо. Мне зато надо.
Злюсь на каждую красную циферку таймера на перекрестках, задерживающую нас. Надо было скорую, ее бы пропустили!
Останавливаемся у элегантного здания с яркой вывеской на крыше, и я понимаю, что мы приехали в частную клинику. Ну, отцу виднее. Выбираюсь первая и помогаю Александру вытащить Дину. Навстречу нам в холле уже бегут врачи, окружают плотным кольцом.
Кто-то меня спрашивает:
— Вы мать?
— Нет, я… — запинаюсь. — Няня.
Непривычно называть себя так.
И непривычно быть оттесненной в сторону — аккуратно и технично.
Вопли Дины все еще слышны в том коридоре, куда они уходят, а меня отводят к дивану, усаживают и приносят стакан воды. От него пахнет резко и неприятно.
— Выпейте, — говорит девушка в розовой униформе с ласковой улыбкой. — Вы плачете.
И я понимаю, что действительно рыдаю, и, кажется, давно. Задыхаясь, пью воду с успокоительным большими глотками, пока не перестаю всхлипывать и икать.
— Вот и хорошо, — говорит девушка. — Подождите тут, если хотите.
— Мне туда нельзя?
Она качает головой и снова ласково и как-то виновато улыбается.
Я нахожу туалет, смываю с лица потекшую косметику, умываюсь ледяной водой.
Выхожу, но девушка снова качает головой — никаких новостей нет.
А я даже мобильник с собой не взяла!
Выглядываю на улицу — ледяной декабрьский ветер пронизывает насквозь. Карим уже запарковал машину в стороне, и я окончательно замерзаю, пока иду до нее. Уже в тепле салона меня начинает потрясывать от озноба.
Это нервное. Это пройдет.
Когда я узнаю, что с Диной все в порядке.
Карим молчит, только поглядывает сочувственно в зеркало заднего вида.
А я нервно ломаю пальцы, не зная, чего ждать.
И чуть не выскакиваю навстречу Александру, который выходит из дверей клиники и оглядывается. Идет к нам широкими шагами, забирается внутрь…
И вдруг обнимает меня. Прижимает к твердой груди и стискивает крепко-крепко.
— Все в порядке, — говорит он куда-то в макушку, но на последнем слоге голос срывается. Он откашливается и повторяет: — Все в порядке. Ее усыпили. Сейчас специалисты проведут все исследования и позвонят.
— Почему вы ушли? — требовательно спрашиваю я, толкая его кулаком в грудь.
— Я там не нужен, а тебя надо было успокоить, — отвечает он, отпуская меня.
Отодвигаюсь подальше — и тут же жалею об этом. В тесноте его объятий было гораздо спокойнее и теплее.
— Надо было остаться! — повторяю упрямо.
— Они позвонят, — он достает телефон из кармана и смотрит на него. — А ты бы извелась тут без новостей.
Это правда, но я все равно ерзаю на сиденье и думаю, что не выпустила бы руку Дины ни за что на свете. Куда бы ее ни потащили.
А отцы… Ох уж эти отцы!
Александр сидит, запрокинув голову назад и смотрит в потолок машины, на котором в хаотичном порядке светятся точки.
Я тоже смотрю на них, не понимая, что он там увидел. И почему они так странно расположены.
— Это, — Александр указывает на потолок. — Звездное небо. В каждом «роллс-ройсе» такая фишка. Я заказал специальное расположение звезд — каким оно было в то время и в том месте, где родилась Дина.
Снова запрокидываю голову, глядя на светящиеся точки уже внимательней.
Ах вот оно что…
— Для меня она — самое дорогое в жизни, — продолжает Александр. — Но с некоторых пор — не только она.
Он переводит взгляд на меня.
Очень прямой пристальный взгляд.
Меня обдает жаром, и я открываю рот, чтобы что-нибудь ответить, пока еще не понимая, что.
Но в этот момент на телефоне Александра загорается экран, и он мгновенно прикладывает аппарат к уху.
Александр
Я почувствовал укол внезапного счастья за пару секунд до того, как в замке повернулся ключ. Лара вихрем ворвалась в квартиру и, не теряя времени на то, чтобы снять туфли или переодеться, бросилась к Дине.
А я ощутил, как расправляется в груди сжавшееся от боли сердце. Мы дождались подмоги, теперь все будет хорошо. Она обязательно что-нибудь придумает.
Лара для Дины стала лучшей матерью, чем настоящая мать.
Именно с Ларой моя дочь засыпает по вечерам, слушает ее сказки, учится ее рецептам, перенимает ее правила поведения. К ней бежит, когда больно или страшно, ей хвастается рисунками и поделками, у нее под одеялом ее можно найти по утрам.
Светка же пробыла у нас совсем недолго — и вот я везу дочь в больницу, потому что она задыхается от криков и рыданий. Ни за кого в жизни я так не боялся, как за эту маленькую кукольную девочку с упрямо наморщенным лбом. Я вообще не думал, что можно так сильно бояться. До холодеющих рук и черных мотыльков перед глазами. До острой боли в стучащем с безумной скоростью сердце.
Знаю, что я боюсь за Дину не один.
Поэтому хочу предложить женщине, которая сидит в машине рядом со мной и смотрит на звездное небо на ее потолке, бояться вместе.
Всего за несколько недель она стала мне ближе, чем когда-либо была жена.
Кажется, я что-то делал раньше не так, выбирая женщин.
Я хочу сказать ей об этом. Хочу согреть ее пальцы, холодеющие от страха за Дину так же, как и мои. Хочу поделиться своими силами, потому что она уже поделилась своими.
Меня прерывает телефонный звонок.
И все мгновенно вылетает из головы, когда мне сообщают:
— Приходите, ее можно забирать.
Я оказываюсь у больничной койки раньше, чем на том конце кладут трубку.
Бледная дочь лежит на низкой подушке, ресницы подрагивают, на откинутой в сторону руке под тонкой кожей видно голубоватые вены. Медсестра осторожно вынимает иглу капельницы.
— Она спит, — говорит мне врач. — Мы бы посоветовали оставить ее в клинике еще на пару дней…
— Нет! — сразу говорю я.
— …но если вы хотите, можете забрать ее домой. При условии, что пообещаете не подвергать ее повторно такому же стрессу.
— Ни за что! — выталкиваю сквозь сжатые зубы.
Эта дрянь больше не
